Стоял один из тех чудесных мартовских дней, когда за окном ярко светит солнце, по синему небу плывут неспешно белые облачка, снег сверкает так, что глазам больно.

Обеденный перерыв шел своим чередом. Уже съедены были «Доширак» и, принесенные с собой из дома закуски, и теперь все неспешно тянули из кружек кто горячий кофе, кто чай. Лениво плыл разговор о делах фирмы. Дела шли неплохо. Хотя фирма была маленькая, организованная всего несколько лет назад, но, благодаря уникальности своей продукции, быстро получила известность, в том числе и за рубежом. Заказы на продукцию шли чередой и из – за границы в том числе, так что работать приходилось много. Разговор вертелся вокруг того, что генеральный почему-то никак не хочет набирать новых рабочих, хотя значительная часть оборудования стояла без дела из-за отсутствия рабочих.

Коллектив фирмы сложился давно, в советские еще времена. В далекие двадцатые годы прошлого теперь столетия развитие промышленности потребовало создания НИИ. С тех пор много воды утекло, не одно поколение прошло через него, внося что-то свое. Не счесть кандидатов, десятки, если не сотня – докторов, и даже академики вышли из его стен. Теперь на базе его лабораторий росли «фирмы». Работали здесь и старые, давно уже ставшие пенсионерами, и сравнительно молодые, защитившие вузовские дипломы перед «перестройкой» или позже, уже, когда она асфальтовым катком, раздавливая все и вся, катилась по стране.

Не участвовал в разговоре только один из всех, сидевших в комнате. Сидел он за своим столом у окна, и что-то щелкал на компьютере «мышкой», не обращая внимания на разговоры. Был он худощав, небольшого росточка. На висках его уже пробивалась седина. В число сотрудников фирмы он зачислен был недавно, после того как его сократили в связи с политикой нового хозяина предприятия, на котором он провел сорок лет, практически с первого колышка, придя на него работать после демобилизации из армии по сокращению личного состава.

Виктор Петрович любил вспоминать свои годы учебы, службы, первые годы работы на предприятии. С удовольствием рассказывал о былых событиях. Что бы ни происходило, у Виктора Петровича обязательно находилось аналогичное событие в его жизни. «У Виктора Петровича на каждый случай есть свой случАй»- зубоскалили сотрудники, но слушали его рассказы о былом с удовольствием.

-Виктор Петрович! – обратил на него внимание записной зубоскал Валентин Сергеевич - зам по производству, крупный мужчина пятидесяти лет: Что это вы там делаете? Никак порносайты смотрите?

Виктор Петрович обернулся на голос.

-Ну и что там на ваших порносайтах есть такого для меня нового, чего бы я еще не видел? Да я за свои семьдесят такого насмотрелся, что вам и не снилось.

Ответом был взрыв такого гомерического хохота, что, казалось, зазвенели стекла окна. Когда смех утих, все тот же Валентин Сергеевич пристал к Виктору Петровичу:

-Расскажите, расскажите! Что там у вас было такого, Виктор Петрович!

Остальные находившиеся в комнате хором присоединились к просьбе.

-Ну, ладно. Расскажу, только не перебивайте, что длинно рассказываю. А то еще дольше будет.

И продолжил:

- Помните, как на весь мир одной дамой было заявлено, что в Советском Союзе секса нет? Но как же тогда численность населения достигла после войны 150 миллионов, я вас спрашиваю?

В апреле 1941 умер отец. Мне в ту пору четвертый год шел. И семья (мама, брат и я) переехала в Кант, городок недалеко от Фрунзе-столицы Киргизии. Почему туда? Просто в Киргизии жили оба мамины брата и бабушка - мамина мама.

Это сейчас Кант знаменит на весь мир тем, что Россия в пику американцам восстановила советскую авиабазу. А тогда это был не городишко даже, а так, поселочек, рассыпавший домишки вокруг сахарного завода. Поселок, насколько хватал глаз, окружали поля сахарной свеклы, кукурузы. Кое - где зеленели делянки клевера. Большой Чуйский канал или БЧК делил поселок на две неравные части. Большая часть грудилась у сахарного завода. Домики из саманного кирпича, как правило, утопали в садах. Был здесь и большой пруд, в который завод по широкому деревянному желобу спускал отходы после очистки сахарной свеклы. Это бывало по осени, когда начинался сезон уборки. Тогда желоб окружали местные жители и из быстро несущегося по нему потока воды вылавливали обрезки свеклы на корм скоту. Кроме того, на заводе можно было купить «жом» - этакую серую массу, образовывавшуюся после варки и отжима сахарной свеклы при производстве сахара.

На этот случай почти у каждого дома, где имелась корова, свиньи, в общем, какая-нибудь живность, были выкопаны погреба для хранения этого самого жома.

Дом, где жила бабушка с младшим своим сыном Владимиром, тоже был из саманных кирпичей с высокой камышовой крышей. И всего - то в нем было две комнаты. В одной жили хозяева – киргизы: немолодой уже хозяин, отец семейства, хозяйка – мать семейства и двое детей. Старший - мальчик лет десяти и девочка, которой было не больше лет пять. Дом, наверное, был построен недавно, так как ни огорода, ни сада не было. Не был огражден даже двор. Напротив дверей дома был сооружен большой навес, под которым летом, собственно, и протекала вся жизнь. Под его обширной крышей умещались обширное на низких ножках дощатое сооружение, окруженное коврами, лежавшими прямо на земле, и две кровати.

Это сооружение служило обеденным столом всем жителям дома. А еще здесь же чуть в стороне от навеса была небольшая печурка с чугунной плитой на две конфорки и яма, полная золы. На печурке по очереди готовили еду моя бабушка и хозяйка дома довольно дородная в годах уже женщина. Котлом же пользовалась только хозя
йка – апа (мама по - киргизки). Раз в неделю в яме разводился огонь. Топливом служили «кизяки», «курай» - собранная в поле трава с высокими толстыми стеблями, и все другое, что могло гореть. Когда в яме разгорался огонь, на нее ставили низенькое из толстых железных прутьев сооружение на трех ногах и на него громоздили большой котел. Апа приносила откуда – то два ведра сметаны и выливала ее в котел.

Принеся из дому большую с длинной ручкой ложку, начинала помешивать в котле сметану. Процесс этот продолжался долго. Сынишка и дочка бегали в поле, притаскивали охапки курая и подкладывали его небольшими пучками в костер. Поначалу я только издалека наблюдал за этим действом, но благодушная улыбка апы быстро рассеяла мою стеснительность, и я присоединился к компании брата и его сестры, помогая им собирать топливо. Но это было спустя несколько дней нашей с мамой жизни на новом месте.

А в день приезда, ближе к вечеру произошло нечто, что показало мне: это не Лузино, и ходить здесь, где попало нельзя, или, во всяком случае, надо с осторожностью.

Когда в середине дня мы приехали на станцию Кант, нас встретила только бабушка. Дядя Володя был на работе. Работал он на сахарном заводе грузчиком. Под вечер бабушка, хлопотала возле печурки, готовя ужин. Я крутился около нее.

Помешав в очередной раз варево в чугунке, бабушка накрыла его крышкой, и, глянув вдаль, в поле, вдруг произнесла: «А вон и дядя Володя с работы идет. Беги, встречай». Я посмотрел по направлению бабушкиного взгляда. По дороге, огибавшей покрытый жухлой уже травой пустырь, лежавший между домом и заводским прудом, шел мужчина. Я рванулся с места и понесся через пустырь, срезая путь. Но не тут – то было. Не пробежав и пяти метров, вдруг почувствовал жуткую боль в подошвах ног. Плюхнувшись на траву, ощутил я такую же боль и на заднице. Не понимая в чем дело, я обхватил правую ногу обеими руками и задрал ее, чтобы посмотреть, почему так больно. Из подошвы ноги торчали какие – то бурого цвета кругленькие продолговатые, похожие на мокриц, в изобилии водившихся у них в домашнем подполе в Лузино.

Я ухватился за одну из них и потянул. Штуковина легко отделилась от ноги, но из подошвы в этом месте засочилась кровь. Так и сидел я в недоумении, что же делать, пока дядя Володя не подошел ко мне и взял на руки. Этот урок я запомнил на всю оставшуюся жизнь…

Мало по малу, сметана, которую апа мешала в котле, меняла белый цвет на слегка коричневатый, становилась более жидкой. В конце - концов, в котле оказывалась жидкая почти прозрачная масса, которую апа начинала осторожно вычерпывать и наполнять ею глиняные горшки. На дне котла оставалась густая коричневая масса, состоявшая из мелких крупинок. Брат с сестрой к этому моменту уже стояли возле апы, держа в руках по пиалушки. Апа щедро наполняла их оставшейся в котле массой, ребята усаживались тут же у костра на землю, скрестив ноги, и, примостив между ними пиалушки, начинали пальцами вылавливать содержимое и отправлять его в рот. В первый день, когда мне довелось присутствовать при этой процедуре, остался я стоять возле апы, в недоумении наблюдая за действиями брата и сестры. Мое созерцание прервал голос апы.

«Ну что же, ты? Неси пиалу» - обратилась она по-русски ко мне.

Конечно, я метнулся к бабушке за пиалой. Усевшись рядом с братом и сестрой на землю, я, как и они, окунул палец в коричневую массу и сунул его в рот. «Вкуснотища!» - В чем заключалась эта «вкуснотища» я тогда сказать бы не смог, но ел с удовольствием. Прелесть еще заключалась и в том, что поглощение содержимого пиалы проходило без каких – либо столовых приборов, рукой…

Через пару дней по приезде я стал уже а стал полноправным членом детского сообщества дома. Мальчика звали Баймат, а девочку – Айчурек. Играли мы большей частью с ней, так как брат ее сразу после завтрака куда – то исчезал, если апа не нагружала его каким-нибудь поручением.

Айчурек учила новым для меня играм в камешки, палочки, водила на кукурузное поле. Там на высоких, выше человеческого роста довольно толстых стеблях ютились толстоватенькие початки зреющей кукурузы. Такого мне видеть еще не доводилось. Отламывались початки легко. И мы с Айчурек, наломав их, сколько могли унести, шли домой. А там совали початки в золу в яме под котлом и ждали, когда зерна испекутся. И это тоже была «вкуснятина» неимоверная.

Но чаще всего играли, конечно, в «догонялки» - носились друг за другом по улице и вокруг дома до седьмого пота. И когда удавалось, наконец, догнать Айчурек, схватить ее в охапку и повалиться вместе с ней на теплую землю, это доставляло мне огромное удовольствие и радость победы. И Айчурек вовсе не возражала, когда я всем телом наваливался на нее, прижимал к земле. Она только весело визжала, делая вид, что старается вырваться из моих объятий. Прикосновения разгоряченных потных тел вызывали приятные ощущения у обоих.

Однажды, когда я в очередной раз, поймав, притиснул Айчурек к стене соседнего недостроенного дома, она вдруг сказала:

-«А давай как …»- и произнесла несколько слов по - киргизки, из которых я смг понять только «ата» и «эне» - «папа и мама», которые уже успел освоить. Но на всякий случай согласно кивнул головой, резонно предполагая, что девочка не может предложить ничего такого, что было бы опасным, и ослабил хватку рук. Айчурек тут же ловко вывернулась из моих объятий и, взяв за руку, потянула к зияющему дверному проему дома.

Дом был точно таким же, как и тот, соседний, в котором жили мы и Айчурек. Две комнаты, кирпичная печь между ними. Только не было здесь ни окон, ни дверей. Да и пол представлял собой плохо выровненную пыльную площадку. По тем высохшим наподобие египетских мумий кучкам, что ютились на полу поближе к стенам, видно было, что заброшенный недостроенный дом этот служил для некоего ежедневного ритуала, без которого не может обойтись ни одно живое существо.

Айчурек нисколько не смущаясь этими малосимпатичными следами пребывания здесь живых существ, начала ногой расчищать площадку на земляном полу. Я тоже стал ей помогать.

Вскоре площадка была расчищена, Айчурек сдернула с себя бывшие на ней ситцевые трусишки, расстелила их и легла, заложив руки за голову и широко раскинув ноги. Взгляд ее черных раскосых глаз с ожиданием остановились на мне.

Не совсем понимая, что от меня хотят, я в недоумении уставился на Айчурек, лежащую передо мной на полу.

«Ну, давай, сними трусы и ложись на меня» - объяснила Айчурек: «Только сделай, чтобы …» И тут она опять произнесла что-то по – киргизски и добавила по - русски: «твердым».

Я послушно снял трусы и предстал перед Айчурек в первозданном виде. Мое будущее мужское достоинство безмятежно покоилось на мешочке, висевшем между ног.

- Ты потрогай его, он и станет твердым. – проявила недюжинные познания Айчурек.

По совету Айчурек взялся я за свой «петушок». Но сколько я его ни теребил, шлепал по нему ладошкой, болтал, взявшись за него двумя пальцами – ничего не помогало. Писюнька моя никак не хотела твердеть. Айчурек терпеливо ждала, высвободив одну руку из - под головы и поглаживая себя между ног. За стенами дома послышались вдруг голоса. Айчурек вскочила, подхватив трусишки с земли. Проем окна в комнате был высоко, и перескочить его нам было затруднительно.

«Туда!»- показала рукой с трусами Айчурек и метнулась к печи.

Мы юркнули в раскрытый зев печной топки, благо, что дверцы к ней еще приделано не было. Сесть, а тем более встать в рост было нельзя, поэтому мы легли рядом, упершись ногами в стенку. Места в топке было не густо, поэтому лежали мы, тесно прижавшись друг к другу. Трусишки свои Айчурек крепко зажала в руке.

Голоса приближались. Совсем рядом раздался вдруг заливистый женский смех, и в комнату через порог шагнула молодая женщина-киргизка. Пройдя к дальней от печи стене, она подняла подол платья, спустила шальвары и присела, разведя в стороны колени. В низу ее живота между ног что-то чернело, что именно разглядеть я не мог. Вдруг из этого черного ударила струя и стала растекаться по пыли пола. И тут ее взгляд встретился с глазами, смотрящими на нее из печи. Она засмеялась и что-то стала говорить по - киргизски.

Я – то не понимал о чем идет речь, но Айчурек стыдливо отвернула голову от проема топки. Журчание стихло, женщина выпрямилась. На мгновение перед моими глазами мелькнула смуглая округлость живота с черным треугольником внизу. Женщина подтянула вверх шальвары, опустила подол платья и неторопливо двинулась к выходу. Шагнув за порог, она что-то стала говорить по - киргизски своему спутнику. Теперь за стеной снаружи раскатился басовитый мужской смешок, и голоса стали удаляться.

Не сразу мы с Айчурек вылезли из печи. А вылезши, натянули свои трусишки и отправились домой. Играть во что либо уже не хотелось.

На следующий день, утром сидел я после завтрака на траве у края пыльной дороги и изнывал от скуки. Айчурек нигде не было видно, а чем заняться в одиночку никак не мог придумать. Некоторое развлечение доставило мне наблюдение за черным жуком, который катил по пыли зеленовато-бурый шарик. Катил он его как – то странно: задние его ноги упирались в верх шарика, а голова - в пыль дороги.

Я так увлекся жуком, что не сразу и увидел появившихся на дороге Айчурек и ее брата Баймата. Айчурек шла немного позади брата, неся в руках свернутый коврик.

Я бросился к ним, но Баймат мягко, но решительно дал мне понять, что они с сестрой вполне обойдутся без моего общества. Айчурек засмеялась и показала язык.

Баймат и Айчурек удалялись в сторону кукурузного поля, а я в растерянности стоял и смотрел им вслед, не понимая, почему это мне нельзя сегодня играть с Айчурек.

Чем дальше удалялись Айчурек и Баймат, тем больше у меня разгоралось любопытство. И как только они вошли в заросли кукурузы, тут же двинулся за ними.

Баймат и Айчурек шли друг за другом, раздвигая зеленые стволы. Наконец, они остановились. Чтобы они меня не увидели, я бросился ничком на землю. Баймат что-то произнес по – киргизски, и Айчурек стала расстилать коврик между стеблей кукурузы.

Баймат между тем стянул с себя трусы и стоял голый, ожидая пока сестра закончит возиться с ковриком. Я еще не мог понять, что происходит. Вслед за Байматом и Айчурек стянула с себя трусики и легла на коврик, широко разведя ноги. Баймат опустился на колени между ее ногами, а потом и вовсе лег на Айчурек. Теперь я вообще не видел, что там происходит. Слышно было только как Баймат что – то говорит по – киргизски. Я приподнялся на коленки и увидел широко раскинутые ноги Айчурек и голую задницу Баймата между ними.

Баймат снова что - то произнес, и его задница опустилась и приподнялась. Снова опустилась, и опять приподнялась. Послышался голос Айчурек, но я не понимал, о чем идет речь, так как весь разговор шел по – киргизски.

При очередном опускании задницы Баймата раздался резкий вскрик Айчурек, ее ноги судорожно дернулись, заелозили по коврику. В ответ Баймат резко прикрикнул. Задница его начала ритмично подниматься и опускаться. В такт ее опусканиям слышались жалобные всхлипывания Айчурек. Сколько это продолжалось, сказать я не мог, но мне надоело смотреть, и я потихоньку ретировался.

Выбравшись из кукурузных зарослей, поплелся я к дому. По пыльной дорожке тянулся узенький желобок. Я пошел вдоль него и через несколько метров увидел все того же жука, трудившегося над все тем же зеленоватым шариком. Я с интересом стал наблюдать за трудолюбивым насекомым.

Жук сноровисто катил шарик по пыльной дорожке, я же медленно продвигался за ним. Наконец, жук докатил шарик до одному ему известного кустика травы, затолкал его в норку и сам скрылся в ней. Я опустился на корточки возле норки. Найдя прутик, стал ковырять им в норке. Сколько ни ковырял я прутиком, ничего интересного не происходило. Вскоре мне это надоело, бросив прутик, я поднялся на ноги. И тут увидел выходящего из зарослей кукурузы Баймата. Следом за ним показалась и Айчурек. Баймат что-то сказал ей, и побежал по своим мальчишеским делам.

Айчурек побрела к дому. Шла она, как-то странно растопыривая ноги. Свернутый в трубку коврик она все также держала подмышкой. Другая рука ее время от времени касалась низа живота, и Айчурек легонько всхлипывала. Рука ее отрывалась от живота, поднималась вверх и размазывала по лицу слезы.

Когда Айчурек приблизилась ко мне, обратил я внимание на ее заплаканное лицо. А еще бросилось в глаза, что из - под трусиков по внутренней поверхности ноги сползала тоненькая красная полоска.

Айчурек, не откликнувшись на мое к ней обращение, медленно шла к дому. Я же озадаченно смотрел ей вслед, не понимая, что произошло и чем я-то виноват…

Виктор Петрович замолчал, глянул на часы.

- Виктор Петрович! А дальше, что дальше – то было? – раздались в комнате нетерпеливые голоса.

- Ну, все, все. В другой раз. Обед уже кончился… За работу, за работу.