Недавно в публичном доме одного из поволжских городов служил человек лет сорока, по имени Васька, по прозвищу Красный. Прозвшце было дано ему за его ярко-рыжие волосы и толстое лицо цвета сырого мяса.
     Толстогубый, с большими ушами, который торчали на его черепе, как ручки на рукомойнике, он поражал жесстоким выражением своих маленьких бесцветных глаз; они заплыли у него жиром. блестели, как льдины, и, несмотря на его сытую, мясистую фигуру, всегда взгляд его имел такое выражение, как; будто этот человек был всегда смертельно голоден. Невысокий и коренастый, он носил синий казакин, широкие суконные шаровары и ярко вычищенные сапоги с мелким набором. Рыжие волосы его вились кудрями, п, когда он надевал на голову свой щегольской картуз, они, выбиваясь из-под картуза кнерху, ложились, на околыш картуза,- тогда казалось, что на голове у Васьки и надет красный венок.
     Красным его звали товарищи, а деивицы прозвали его Палачом, потому что он любил истязать их.
     В городе было несколько высших учебных заведений, много молодежи, поэтому дома терпимости составляли в нем целый квартал: длинную улицу и несколько переулков. Васька был известен во всех домах этого квартала, его имя наводило страх на девиц, и, когда они почему-нибудь ссорились и вздорили с хозяйкой,- хозяйка грозила им:
     Смотрите вы!.. Нс выводите меня из терпения,- а то как позову я Ваську Красного!..
     Иногда достаточно было одной этой угрозы, чтоб девицы усмирились и отказались от своих требований, порой вполне законных и справедливых, как, например, требование улучшения пищи или права уходить. из дома на прогулку. А если одной угрозы оказывалось недостаточно для усмирения девиц,- хозяина звала Ваську.
     Он приходил медленной походкой человека, которому некуда было торопиться, запирался с хозяйкой в ее комнате, к там хозяйка укалывала ему подлежащих наказанию девиц.
     Молча выслушав со жалобу, он кратко говорил ей:
     - Ладно...
     И шел к девицам. Они бледнели и дрожали при нем, он это видел и наслаждался их страхом. Если сцена разыгрывалась в кухне, где девицы обедали и пили чай,- он долго стоял у дверей, глядя на них, молчаливый и неподвижный, как статуя, и моменты его неподвижности были не менее мучительны для девиц, как и те истязания. которым он подвергал их.
     Посмотрев на них, он говорил равнодушным и сиплым голосом:
     - Машка! Или сюда...
     - Василий Мироныч! - умоляюще говорила девушка.- Ты меня не тронь! Не тронь... тронешь - удавлюсь я...
     - Иди, дура веревку дам! - равнодушно, без усмешки говорил Васька.
     Он всегда добивался, чтоб виновные сами шли к нему.
     - Караул кричать буду... Стекла выбью!..- задыхаясь от страха, перечисляла девица все, что она может сделать.
     - Бей стекла,- а я тебя заставлю жрать их! - говорит Васька.
     11 упрямая девица сдавалась, подходила к Палачу; если же она не хотела сделать этого, Васька сам шел к ней, брал ее за волосы и бросал на пол. Ее же подруги, - а зачастую и единомышленницы,- связывали ей руки и ноги, завязывали рот, и тут же, на полу кухни и на глазах у них, виновную пороли. Если это была бойкая девица, которая могла и пожаловаться, ее пороли толстым ремнем, чтобы не рассечь ее кожу, и сквозь простыню, смоченную водой, чтоб на теле не оставалось кропоподтеков. Употребляли также длинные и тонкие мешочки, набитые песком и дресвой,- удар таким мешком по ягодицам причинял человеку тупую боль, и боль эта не проходила долго...
     Впрочем, жестокость наказания зависела не сголь-ко от характера виновной, сколько от степени ее вины и симпатии Васьки. Иногда он и смелых девиц порол без всяких предосторожностей и пощады; у него в кармане шаровар всегда лежала плетка о трех концах па короткой дубовой рукоятке, отполированной частым употреблением. В ремни этой плетки была искусно вделана проволока, из которой на концах ремней образовывалась, кисть. Первый же удар плетки просекал кожу до кистей, и часто, для того, чтобы усилить боль, па иссеченную сипну приклеивали горчичник или же клали тряпки, смоченные круто соленой водой.
     Наказывая девиц, Васька никогда не злился, он был всегда одинаково молчалив, равнодушен, и глаза его не теряли выражения ненасытного голода, лишь порой он прищуривал их, отчего они становились острее...
     Приемы наказании не ограничивались только этими, нет - Васька был неисчерпаемо разнообразен, и его изощренность в деле истязания девиц возвышалась до творчества.
     Например, в одном из заведений девица Вера Коптева была заподозрена гостем в краже-у него пяти тытысяч рублей. Гость этот, сибирский купец, заявил полиции, что он был в комнате Веры с ее подругой Сарой Шерман: иоследняя, посидев с ним около часа, ушла, а с Верой он оставался всю ночь и ушел от неё пьяный.
     Делу дан был законный ход; долго тянулось следствие: обе обвиняемые были подвергнуты предварительному заключению, судились и, по недостатку улик, были оправданы.
     Возвратясь после суда к своей хозяйке, подруги снова попали под следствие; хозяйка была уверена, что кража - дело их рук, п желала получить свою долю.
     Саре удалось доказать, что она не участвовала в этой краже; тогда хозяйка ревностно принялась за Веру Коптеву. Она заперла ее в баню и там кормила соленой икрой, но, несмотря на это и многое другое, девица не сознавалась, где спрятала деньги. Пришлось прибегнуть к помощи Васьки.
     Ему было обещано сто рублен, если он допытается, где деньги.
     И вот однажды ночью в баню, где сидела Вера, мучимая "каждой, страхом и тьмой, явился дьявол.
     Он был в черной лохматой шерсти, а от шерсти его исходил запах фосфора и голубонатый светящийся дым. Дно огненные искры сверкали у него вместо глаз. Он встал перед девушкой и страшным голосом спросил ее:
     - Где деньги?..
     Она сошла с ума от ужаса.
     Это было зимой. Поутру другого дня её, босую и в одной рубашке, вели из бани в дом по глубокому снегу, она же тихонько смеялась и говорила счастливым голосом:
     - Завтра я с мамой опять пойду к обедне... опять пойду... опять пойду к обедне...
     Когда Сара Шерман увидала ее такой, она тихо и растерянно объявила при всех:
     А ведь деньги-то украла я...
     Трудно скапать, чего больше было у девиц к отношении к Ваське: страха перед ним или ненависти к нему.
     Все они наигрывали с ним и заискивали у него, каждая из них усердно добивалась чести быть его любовницей, и в то же время все они подговаривали своих "кредитных" друзей сердца, гостей и знакомых "вышибал" избить Ваську. Но он обладал страшной силон и допьяна никогда не налипался - трудно было сладить с ним. Не раз ему подсыпали мышьяк к пищу, чай и пиво, и однажды допольно удачно, но он выздоровел. Он как-то узнавал обо всем, что предпринималось против него; но незаметно было, чтоб знание того, чем он рискует, живя среди бесчисленных врагов, понижало или повышало его холодную жестокость к девицам. Равнодушно, как всегда, он говорил:
     - Знаю я, что вы меня зубами бы загрызли, кабы случай вышел вам... Ну, только напрасно вы яритесь... ничего со мной не будет.
     И, оттопырив свои толстые губы, он фыркал в лица им,- должно быть, смеялся над ними.
     Он водил компанию с полицейскими, с такими же, как сам он, "вышибалами" и с сыщиками, которых всегда много бывает в публичных домах. Но среди них у него не было друзей, ни одного из своих знакомых он не желал видеть чаще других, ко всем относился одинаково ровно и совершенно безучастно.
     С ними он пил пиво и говорил о скандалах, каждую ночь случавшихся в околотке. Сам он никуда не ходил из своего дома, если его не звали "по делу", то есть за тем, чтоб выпороть или - как там говорилось - "постращать" чью-нибудь девицу.
     Дом, в котором он служил, принадлежал к числу заведений средней руки, за вход в него с гостей брали по три рубля, за ночь - по пяти. Хозяйка дома, Фекла Ермолаевна, сырая дородная женщина лет под пятьдесят, была глупа, зла, побаивалась Васьки, очень ценила его и платила ему но пятнадцати рублей в месяц при ее столе и квартире - маленькой, гробообразной комнате на чердаке. В ее заведении, благодаря Ваське, среди девиц царил самый образцовый порядок; их было одиннадцать, и все они были смирны, как овцы.
     Находясь в добродушном настроении и разговаривая со знакомым гостем, Фекла Ермолаевна часто хвасталась своими девицами, как хвастаются свиньями или коровами.
     У меня товарец первый сорг,- говорила она, улыбаясь довольно к гордо.- Девочки все свежие, ядреные - самая старшая имеет двадцать шесть лет. Она, положим, девица в разговоре неинтересная, так зато в каком теле! Вы посмотрите, батюшка,- дивное диво, а не девица. Ксюшка! Поди сюда...
     Ксюшка подходила, уточкой переваливаясь с боку набок, гость "смотрел" ее более или менее тщательно и всегда оставался доволен ее телом.
     .'Это была девушка среднего роста, толстая и такая плотная - точно ее молотками выковали. Грудь у нее могучая, высокая, лицо круглое, рот маленький с толстыми ярко-красными губами. Безответные и ничего не выражавшие глаза напоминали о двух бусах на лице куклы, а курносый нос и кудерьки над бровями, довершая ее сходство с куклой, даже у самых невзыскательных гостей отбивали всякую охоту говорить с нею о чем-либо. Обыкновенно ей просто говорили:
     - Пойдем!..
     И она шла своей тяжелой, качающейся походкой, бессмысленно улыбаясь и поводя глазами справа налево, чему ее научила хозяйка и что называлось "завлекать гостя". Её глаза тау привыкли к этому движению, что она начинала "завлекать гости" прямо с того момента, когда, пышно разодетая, выходила вечером в зал, еще пустой, и так ее глаза двигались из стороны в сторону всё время, пока она была в зале: одна, с подругами или гостем - все равно.
     У нее была еш,ё одна странность: обвив свою длинную косу цвета нового мочала гокруг шеи, она опускала конец, ее на грудь и все время держалась за нее левой рукой,- точно петлю носила на шее своей...
     Она могла сообщить о себе, что зовут ее Аксинья Калугина, а родом она из Рязанской губернии, что она девица, "согрешила" однажды с "Федькой", родила и приехала в этот город с семейством "акцизного", была у него кормилицей, а потом, когда ребенок умер, ей отказали от места и "наняли" сюда. Вот уже четыре года она живет здесь...
     - Нравится? - спрашивали её.
     - Ничего. Сыта, обута, одета... Только беспокойно вот... И Васька тоже... дерется всё, чёрт...
     - Зато весело?!
     - Где? - спрашивала она, "завлекая гостя".
     - Здесь-то... разве не весело?
     - Ничего!..- отвечала она и, поворачивая головой, осматривала зал, точно желая увидеть, где оно тут, ато веселье.
     Вокруг нее всё было пьяно и шумно и всё - от хозяйки и подруг до формы трещин на потолке - было знакомо ей.
     Говорила она густым, басовым голосом, а смеялась лишь тогда, когда ее щекотали, смеялась громко, как здоровый мужик, и вся тряслась от смеха. Самая глупая и здоровая среди своих подруг, она была менее несчастна, чем они, ибо ближе их стояла к животному.
     Разумеется, больше всего скопилось страха пред Васькой и ненависти к нему у девиц того дома, где он был "вышибалой". В пьяном виде девицы: не скрывали этих чувств и громко жаловались гостям на Ваську; но, так как гости приходили к ним не затем, чтоб защищать их, жалобы не имели последствий. В тех же случаях, когда они возвышались до истерического крика и рыдании и Васька слышал их,- его огненная голова показывалась в дверях зала и равнодушный, деревянный голос говорил:
     - Эк ты, не дури...
     - Палач! Изверг! - кричала девица.- Как ты смеешь уродовать меня? Посмотрите, господин, как ок меня расписал плетью...- П девица делала попытку сорвать с себя лиф...
     Тогда Васька подходил к ней, брал ее за руку и, не изменяя голоса,- чти было особенно сграшно,- уговаривал ее:
     - Не шуми... угомонись. Что орешь без толку? Пьяная ты... смотри!
     Почти всегда этого было достаточно, и очень редко Ваське приходилось уводить девицу из зала.
     Никогда никто из девиц не слыхал от Васьки ни одного ласкового слова, хотя /многие из них были его наложницами. Он брал их себе просто: нравилась ему почему-либо та или тга, и он гопорил ей:
     - Я к тебе сегодня почевать приду... Затем он ходил к ней некоторое время и переставал ходить, не говоря ей ни слова.
     - Ну и чёрт! - отэывались о нём девицы.- Совсем деревянный какой-то...
     В своем заведении он жил по очереди почти со всеми девицами, жил и с Аксиньей. И именно во время своей связи с ней он се однажды жестоко выпорол.
     Здоровая и ленивая, она очень любила спать и часто засыпала в зале, несмотря на шум, наполнявший его. Сидя где-нибудь в углу, она вдруг переставала "завлекать гостя" своими глупыми глазами, они неподвижно останавливались на каком-нибудь предмете, потом веки медленно опускались и закрывали их и нижняя губа ее отвисала, обнажая крупные белые зубы. Раздавался сладкий храп, вызывая громкий смех подруг и гостей, по смех не будил Аксинью.
     С ней часто случалось это; хозяйка крепко ругала ее, била но щекам, но побои не спугивали сна: поплачет после них Аксинья и снова спит.
     И вот за дело взялся Васька.
     Однажды днем, когда девица заснула, сидя па диване рядом с пьяным гостем, тоже дремавшим, Васька подошел к ней и , молча взяв за руку, новел ее за собой.
     - Неуж-то бить будешь? -спросила его Аксинья.
     - Надо...- сказал Васька.
     Когда они пришли и кухню, он велел ей раздеться.
     - Ты хоть не больно у'ж...- попросила его Аксинья.
     - Ну, ну...
     Она осталась и однон рубашке.
     - Снимай! - скомандовал Васька.
     - Экой ты озорник! - вздохнула девушка и спустила с себя рубашку.
     Васька хлестнул её ремнем по плечам.
     - Иди на двор!
     - Что ты? Чай, теперь зима... холодно мне будет...
     - Ладно! Рразве ты можешь чуистнонать?.. Он вытолкнул ее в дверь кухни, провел, подхлестывая ремнем, по сеням и на дворе приказал ей лечь на бугор снега.
     - Вася... что ты?
     - Ну, ну!
     И, толкнув ее лицом в снег, он втиснул в него её голову для того, чтобы не было слышно её криков, и долго хлестал ее ремнем, приговаривая:
     - Не дрыхни, не дрыхни, не дрыхни... Когда же он отпустил ее, она, дрожащая от холода и боли, сквозь слезы и рыдания сказала ему:
     - Погоди, Васька! Придет твое время... и ты заплачешь! Есть бог, Васька!
     - Поговори! - спокойно сказал он.- Заспи-ка в зале еще раз! Я тебя тогда выведу на двор, выпорю и водой обливать буду...
     У жизни есть своя мудрость, ей имя - случай; она иногда награждает нас, но чаще мстит, и как солнце каждому предмету дает тень, так мудрость жизни каждому поступку людей готовит возмездие. Это верно, это неизбежно, и всем нам надо знать и помнить это... Наступил н для Васьки день возмездия. Однажды вечером, когда полуодетые девицы ужинали перед тем, как идти в зал, одна из них, Лида Черногорова, бойкая и злая шатенка, взглянув в окно, объявила:
     - Васька приехал.
     Раздалось несколько тоскливых ругательств.
     - Смотрите-ка! - вскричала Лида.- Он - пьяный! С полицейским... Смотрите-ка! Все бросились к окну.
     - Снимают его... Девушки! - радостно вскричала Лида.- Да ведь он разбился, видно!
     В кухне раздался гул ругательств и злого смеха - радостного смеха отомщенных. Девицы, толкая друг друга, бросились в сени навстречу немощному врагу.
     Там они увидали, что полицейский и извозчик ведут Ваську под руки, а лицо у Васьки серое, на лбу у него выступил крупными каплями пот и левая нога его волочится за ним.
     - Василий Мироныч! Что это? - вскричала хозяйка.
     Васька бессильно мотнул головни и хрипло ответил:
     - Упал...
     - С конки упал... - объяснил полицейский.- Упал, и - значит, нога у него под колесо! Хрясть... ну и готово!
     Девицы молчали, но глаза у них горели, как угли. Ваську внесли наверх в его комнату, положили на постель и послали за доктором. Девицы, стоя перед постелью, переглядывались друг с другом, но не говорили ни слова.
     - Пошли вон! - сказал им Васька. Ни одна из них но тронулась с места.
     - А! Радуетесь!..
     - Не заплачем...- ответила Лида, усмехаясь.
     - Хозяйка! Гони их прочь... Что они... пришли! Боишься? - спросила Лида, наклоняясь к нему.
     - Идите, девки, идите вниз...- приказывала хозяйка.
     Они пошли. Но, уходя, каждая из них зловеще взглядывала на него,- а Лида тихо сказала:
     - Мы придем!
     Аксинья же, погрозив ему кулаком, закричала:
     - У, дьявол! Что - изломался? Так тебе и надо...
     Очень изумила девиц ее храбрость.
     А внизу их охватил восторг злорадства, мстительный восторг, острую сладость которого они не испытывали еще. Беснуясь от радости, они издевались над Васькой, пугая хозяйку своим буйным настроением и немножко заражая ее им.
     И она тоже рада была видеть Ваську наказанным судьбой; он и ей солон был обращаясь с нею не как служащий, а скорее как начальник с подчиненной. Но она знала, что без него не удержать ей девиц в повиновении, и проявляла свои чувства к Ваське осторожно.
     Прпехал доктор, наложил повязки, прописал рецепты и уехал, сказав хозяйке, что лучше бы отправить Ваську в больницу.
     - Девицы! Что же, нанестнм, что ли больного-то, душеньку нашего? - Ухарски вскричала Лида.
     И все они бросились наверх со смехом и с криками. Васька лежал, закрыв глаза, и, не открывая их, сказал:
     - Опять вы пришли...
     - Чай, нам жалко тебя, Василь Мкроныч... Разве мы тебя не любим?
     - Вспомни, как ты меня...
     Они говорили негромко, но внушительно и, окружив его постель, смотрели в его серое лицо злыми и радостными глазами. Он тоже смотрел на них, и никогда раньше в его глазах не выражалось так много неудовлетворенного, ненасытного голода,- того непонятного голода, который всегда блестел в них.
     - Девки... смотрите! Встану я...
     - А может, бог даст, не встанешь!..- перебила его Лида.
     Васька плотно сжал губы и замолчал.
     - Которая ножка-то болит? - ласково спросила одна из девиц, наклоняясь к нему,- лицо у ней было бледно и зубы оскалены.- Эта, что ли?
     И, схватив Ваську за больную ногу, она с силой дернула ее к себе.
     Васька щелкнул зубами и зарычал. Левая рука у него тоже была разбита, он взмахнул правой и, желая ударить девицу, ударил себя по животу.
     Взрыв смеха раздался вокруг него.
     - Девки! -ревел он, страшно вращая глазами.- Берегись!.. Убивать буду!..
     Но они прыгали вокиуг его кровати и щипали, рвали его за волосы, плевали в лицо ему, дергали за больную ногу. Их глаза горели, они смеялись, ругались, рычали, как собаки; их издевательства над ним принимали невыразимо гадкий и циничный характер. Они впали в упоение местью, дошли в ней до бешенства. Все в белом, полуодетые, разгоряченные толкотней, они были чудонипщо страшны.
     Васька рычал, размахивая правой рукой; хозяйка, стоя у двери, выла диким голосом:
     - Будет! Бросьте... полицию позову! Убьете вы... батюшки! Ба-атюшки!
     Но они не слушали её. Он истязал их года,- они возмещали ему минутами и торопились...
     Вдруг среди шума и воя :этой оргии раздался густой умоляющий голос:
     - Девушки! Будет уж... Девушки, пожалейте... Ведь он тоже... тоже ведь... больно ему! Милые! Христа ради... Милые... *
     На девиц этот голос подействовал, как струя холодной воды: они испуганно и быстро отошли от Васьки.
     Говорила Аксинья; она стояла у окна и вся дрожала н в пояс кланялась им, то прижимая руки к животу, то нелепо простирая их вперед.
     Васька лежал неподвижно; рубашка на его груди была разорвана, и эта широкая грудь, поросшая густой рыжей шерстью, вся трепетала, точно в ней билось что-то, билось, бешено стремясь вырваться из нее. Он хрипел, и глаза его были закрыты.
     Столпившись в кучу, как бы слепленные в одно большое тело, девицы стояли у дверей и молчали, слушая, как Аксинья глухо бормочет что-то и как хрипит Васька. Лида, стоя впереди всех, быстро очищала спою правую руку от рыжих волос, запутавшихся между ее пальцами.
     - А - как умрет? - раздался чей-то шёпот. И снова стало тихо...
     Одна за другой, стараясь не шуметь, девицы осторожно выходили из Васькиной комнаты, и, когда они все ушли, на полу комнаты оказалось много каких-то клочьев, лоскутков...
     В комнате осталась Аксинья.
     Тяжело вздыхая, она подошла к Васы.г к обычным споим басовым голосом спросила его:
     - Что тебе сделать теперь?
     Он открыл глаза, посмотрел на нее и но ответил ничего.
     - Ну, говори уж... Выпить... прибрать... так вот я прибрала бы... А то, может, воды выпить .хочешь? И воды дам...
     Васька молча тряхнул головой, и губы у нею зашевелились. Но он не сказал ни слова.
     - Вон как, и говорить то не можешь! - молвила Аксинья, обертывая косу вокруг шеи.- До чего замучили мы тебя... Больно, Вася? а?.. Ну, уж потерпи... ведь это пройдет... это сперва только больно... я знаю! На лице Васьки что-то дрогнуло, он хрипло сказал:
     - Дай... водицы...
     И выражение неудовлетворенного голода исчезло из его глаз.
     
     Аксинья так и осталась наверху у Васьки, спускаясь вниз лишь затем, чтоб поесть, попить чаю и взять чего-нибудь для больного. Подруги не разговаривали с ней, ни о чем не спрашивали ее, хозяйка тоже не мешала ей ухаживать за больным и вечерами не вызывала ее к гостям. Обыкновенно Аксинья сидела в Васькиной комнате у окна и смотрела в него на крыши, покрытые снегом, на деревья, белые от инея, на дым, опаловыми облаками поднимавшийся к небу. Когда ей надоедало смотреть, она засыпала тут же на стуле, облокотясь о стол. Ночью она спала иа полу около Васькиной кровати.
     Они почти не разговаривали; попросит Васька воды или еще чего-нибудь,-Аксинья принесет ему, посмотрит на него, вздохнет и отойдет к окну.
     Так прошло дня четыре. Хозяйка усердно хлопотала о помещении Васьки в больницу, но места там пока не было.
     И вот однажды вечером, когда Васькипа комната уже наполнилась сумраком, он, приподнявголову, спросил:
     - Аксинья, ты тут, что-ли?
     Она дремала, но его попрос разбудил её.
     - А где же? - отозвалась она.
     - Поди-ка сюда...
     Она подошла к кровати и остановилась у нее, по обыкновению обвив косу вокруг - шеи и держась рукой за конец ее.
     - Чего тебе?
     - Возьми стул, сядь сюда... Вздохнув, она пошла к окну за стулом, принесла его к постели и села.
     - Ну?
     - Ничего... посиди тут...
     На стене, над постелью Васьки, висели его большие серебряные часы и торопливо тикали. На улице быстро пролетел извозчик, сслышно было как взвизгнули полозья. Внизу смеялись девицы, а одна из них высоким голосом пела:
     Па-алюбчла студента га-алодна-ва...
     - Аксинья! - сказал Васька.
     - А?
     - Ты вот что... давай со мной жить!
     - Живём ведь,- лениво ответила девушка.
     - Нет, ты погоди... Давай как следует!..
     - Давай...- согласилась она.
     Он замолчал и долго лежал с закрытыми глазами.
     - Вот... Уйдем отсюда и заживем.
     - Куда уйдем? - спросила Аксинья.
     - Куда-нибудь... Я буду с конки за увечье искать... Заплатят, по закону должны заплатить. Потом, у меня свои деньги есть, рублей шестьсот.
     - Сколько? - спросила Аксинья. Рублей шестьсот.
     Ишь ты! ~ сказала девушка и зевнула.
     - Да... на одни эти деньги можно свое заведение открыть,... да ежели еще с конки сорвать... Поедем в Симбирск, а то и Самару... и там откроем... Первый дом в городе будет... Девок наберем самых лучших... По пяти рублей за вход брать будем.
     - Говори! - усмехнулась Аксинья.
     - Чего там? Так и будет...
     - Как же!.. - Так говорю и будет...
     - Ежели ты хочешь - обвенчаемся!
     - Чего-о?! - воскликнула Аксинья, глупо хлопая глазами.
     - Обвенчаемся,- с каким-то беспокойством повторил Васька.
     - Мы с тобой?
     - Ну да...
     Аксинья громко засмеялась. Качаясь па стуле, она взялась за бока и смеялась густо, басовыми нотами, то взвизгивала, что было совершенно неестественно для псе.
     - Чего ты? - спросил Васька, и опять что-то голодное явилось в его глазах. А она всё хохотала.- Чего ты? - спрашивал он ее.
     Наконец кое-как сквозь смех и визг она высказалась:
     - Насчет венчанья... Разве это можно? Да я и вцеркви-то три года не была... Чудак! Ить, нашел жену! Детей не ждешь ли от меня?
     Мысль о детях вызвала у нее новый взрыв искреннего хохота. Васька смотрел на нее и молчал...
     - Да и разве я поеду с тобой куда-нибудь? Ишь ты... тоже. Ты завезешь меня да и убьешь где-нибудь... Ведь ты мучитель известный.
     - Ну, молчи уж! - тихо сказал Васька. Но она стала говорить ему о его жестокости, вспоминая разные случаи.
     - Молчи! - просил он ее, а когда она не послушалась, он хрипло крикнул: - Молчи, говорю!
     В этот вечер они не говорили больше. Ночью у Васьки был бред; из широкой груди его вырывался хрип, вой. Васька скрежетал зубами и размахивал в воздухе правой рукой, иногда ударяя ею себя в грудь.
     Аксинья проснулась, встала на ноги у постели и долго со страхом смотрела в его лицо. Потом разбудила его.
     - Что ты это? Домовой тебя душил, что ли?
     - Так, привиделось!.. - слабо сказал Васька.- Дай-ка водицы.
     Выпив воды, он помотал головою и объявил:
     - Нет, не открою я заведения... лучше торговлей заимусь... А заведения не надо...
     - Торговля...- задумчиво сказала Аксинья.- 11-дл... л.точку открыть - это хорошо.
     - Пойдешь со мной, что ли? - убедительно и тихо спросил Васька.
     - Да ты никак всурьез спрашиваешь? - воскликну Аксинья, отодвигаясь от кровати.
     - Аксинья Семеновна! - звенящим голосом сказал Васька, приподняв голову с подушки.- Вот тебе... Н замолчал, взмахнув рукой в воздухе.
     - Никуда я с тобой не пойду...- решительно мотая головой, заговорила Аксинья, не дождавшись от него слов. - Никуда!
     - Захочу - пойдешь... тихо сказал Васька.
     - Ни-икуда не пойду!
     - Только - не хочу я так... А ежели захотел бы -пойдешь!..
     - Нет уж...
     - Да, чёрт! - раздраженно крикнул Васька.--Ведь вот ты со мной канителишься... шевыряешься тут... чего же?
     - Это другое дело...- резонно сказала Аксинья.- А чтобы с тобой жить -нет! боюсь я тебя... очень уж ты злодей!
     - Эхма! Что ты понимаешь?! - зло воскликнул Васька.- Злодей! Дура ты... Думаешь - злодей, так и всё тут? Думаешь - легко, если злодей? Голос у него оборвался, и Васька помолчал немного, растирая грудь здоровой рукой. Потом тихо, с тоской в голосе и страхом в глазах, снова заговорил:
     - Что уж вы... очень? Ну, злодей... так разве весь человек в этом? Чего у меня спрашивали?.. Пойдем, Аксинья Семеяопна!
     - И не говори при это! Не пойду...- упорно стояла на своем Аксинья и подозрителыю отодвигалась от него.
     Опять оборвался их разговор. В комнату смотрела луна, и от ее света Васькино лицо казалось серым. Он долго лежал молча, то открывая, то закрыиая глаза. Внизу - танцевали, пели, хохота.!
     Раздался сочный хран Аксиньи; Васька глубоко вздохнул.
     Прошло еще дня дна, н хо.1яика устроила Ваське место и больнице.
     Приехал .ча ним больничный фургон с фельдшером и служащим. Ваську осторожно свели сверху в кухню, и там он увидел всех девиц, столпившихся у двери в комнату.
     Лицо его перекосилось, однако он ничего не сказал им. Они смотрели на него сурово и серьезно, но по их глазам нельзя было бы определить, что они думают при ииде Васьки. Аксинья с хозяйкой надевали на него пальто, и все в кухне тяжело и хмуро молчали.
     - Прощайте! - вдруг сказал Васька, наклонив голову и не глядя на девиц.- Про... прощайте!
     Некоторые их них молча поклонились ему, но он не видел этого; а Лида спокойно сказала:
     - Прощай, Василий Мироныч...
     - Прощайте... да...
     Фельдшер и больничный служитель взяли его под мышки и, подняв с лавки, новели к двери. Но он опять поворотился к девицам:
     - Прощайте... был я... точно что... Еще два или три голоса сказали ему:
     - Прощай, Василий...
     - Ничего не поделаешь! - тряхнул он головой, и на лице его явилось что-то удивительно не подходившее к нему.- Прощайте! Христа ради... которые... которым...
     - Увозят! Уве-езут его, маво милого...- вдруг дико завыла Аксинья, грохнувшись на лавку.
     Васька дрогнул и поднял голову кверху. Глаза у него страшно заблестели; он стоял, внимательно вслушиваясь в этот вой, и дрожащими губами тихо говорил:
     - Вот... дура! Вот так ду-ура!
     - Идите, идите! - торопился фельдшер, хмуря брови.
     - Прощай, Аксинья! Приходи н больницу-то...- громко сказал Васька. А Аксппья всё выла...
     - И на-кого и-ты-это-мопя по-оки-икул!.. Девицы окружили ее и смотрели на ее лицо и ни слезы, лившиеся из глаз ее.
     А Лида, наклонясь над ней, сурово утешала ей:
     - Ну, чего ты, Ксюшка, ревешь-то! Ведь не умер он... Ну, иоидешь к нему... ну, вот завтра и пойди!..