(переложение пушкинской поэмы на простонародный лад)
     
     Хочу я, братцы, вас забавить.
     Коль надоел высокий слог,
     Попытку сделаю избавить
     От поучений, пышных строк.
     Я покажу реальной жизни
     Картины - вовсе без прикрас.
     На славном языке отчизны
     Я обосную свой рассказ.
     Но так и быть, - рукой пристрастной,
     Прими собранье пестрых глав
     Полусмешных, полузабавных,
     Простонародных, идеальных-
     Небрежный плод моих забав.
     
     
     "Мой дядя, пидар хитрожопый,
     Чуть заболел, зовет меня,
     Чтоб подтирал за ним блевоту,
     Подстилки грязные сменял.
     Ах, в бога мать, такая сука,
     Марать об гниль младые руки.
     Сидеть с развалиной всю ночь,
     Не отходя ни шагу прочь.
     Вот развалюха, вот холупа!
     Его за яйца щекотать
     И мазью растирать залупу.
     И материться про себя:
     Когда ж судьба возьмет тебя"!
     
     Так думал молодой повеса,
     Летя на тройке почтовых.
     И посылая всех к Зевесу,
     И поминая всех родных.
     
     Друзья мои, позвольте прямо
     С героем моего романа,
     Без лишних слов,
     Как хуем в глаз:
     Позвольте познакомить вас.
     
     Омегин - пьяница и ебарь.
     Мы с ним толкались по пивным,
     Совмесно баб ебали с ним,
     Фарцовкой занимались оба,
     Кололись, чифирили - жуть!
     Все не желая отдохнуть.
     
     Его пахан напиздил денег
     И не скрывал. Раз так - хана.
     Судьба согнула на колени
     И заебала пахана.
     
     Омегина ж судьба хранила.
     Хуищем длинным наделила,
     Залупой красной и большой,
     И возбудительной душой.
     
     Его учил француз убогий.
     Что б не измучилось дитя,
     Учил его всему шутя:
     Нассать на ухо тете Клаве,
     Загнуть при бабке в бога мать
     И в летнем садике насрать.
     
     Когда же хуй стал подниматься,
     Француза - на хуй, все, пиздец.
     "Теперь учись, сынок, ебаться", -
     Сказал напутственно отец.
     
     Вот мой Омегин на свободе.
     Острижен по последней моде.
     Одет он в джинсовый жакет,
     И наконец увидел свет.
     
     Он по-французски матерился
     И по-китайски загибал,
     И колом хуй его вставал.
     Как молоток в штанине бался.
     Чего ж вам боле, свет решил,
     Что наш Омегин очень мил.
     
     Я тоже многому научен.
     А кто ж не может тюльку гнать.
     Учиться в школе очень скучно.
     Язык народа надо знать.
     
     Омегин был по мненью многих
     Судей решительных и строгих
     Ученый малый, но пиздун
     И остроумный хохотун.
     
     Без принужденья в разговоре
     Обматюкнет кого слегка,
     В ебало сунет кулака
     Или харкнет кому за ворот.
     
     Он вызывал улыбки дам,
     Сверкнув залупой тут и там.
     
     Латынь из моды вышла ныне,
     Но, если правду вам сказать,
     Умел он гнуть и по-латыни.
     Про пенис, клитор мог читать.
     
     "Познанье - сила", - Маркс нас учит.
     Э-гей, учитесь лучше дрючить.
     А диамат и сопромат
     Кому, скажите, надо знать?
     
     Омегин не имел охоты
     Знать о строении слона.
     Ведь это чистая хуйня.
     Но дней минувших анекдоты
     Про Петьку, Анку и зверей
     Хранил он в памяти своей.
     
     Он помнил охуенно много
     Различных басенок, стишков,
     Подъебок и всего такого,
     Что позавидовал Барков.
     
     Но в чем он истинный был гений,
     Что делал без отдохновений,
     И чем был рад себя занять,
     Чтоб хуем груш не обивать, -
     Была наука извращений,
     Где сотни поз и сотни пезд.
     Ебался Женя без стеснений.
     Его по жизни хуй понес.
     Ялдой его кормилась слава.
     Ялде услады было мало.
     
     Великий был пиздострадалец.
     Пиздой он бредил и пьянел.
     Вот засадить бы толстый палец!
     А без пизды совсем хуел.
     
     Залупоглазая мудила
     Всех девок к блядству приводила.
     Стоит, как кирзовый сапог, -
     Никто бежать ее не мог.
     
     О, как он был в тот миг потешен!
     Спускал, залупу в дверь совал.
     И говорил, не он в том грешен.
     Но находилася дыра,
     И он кричал: "Ура, ура"!
     
     Как рано мог уж он тревожить
     Пизду блядищи записной.
     Известно, чем юнец моложе,
     Тем он не знающ, как слепой.
     
     Его прозвали пиздорванцем,
     А он прикинулся испанцем.
     Но вы, блаженные мужъя,
     С ним оставалися друзья.
     
     Его ласкал супруг лукавый:
     "О, необрезанный юнец"!
     И тот, чей сник давно конец.
     И рогоносец величавый,
     Кого наебывали жены,
     Ялдой Онигана сражены.
     
     Бывало, он еще в постели,
     К нему записочки несут.
     "Что, приглашенья? В самом деле"!
     Три бляди на вечер зовут.
     Там будет бал, там пьянка, праздник, -
     К кому поедет мой проказник,
     С кого начнет он? Все равно!
     Всех усладить ему дано!
     И он, позавтракав сметанкой,
     Чтоб одубело хуй стоял,
     Соседских девок разминал.
     И ждал, когда начнется пьянка,
     Пока недремные часы
     Не позовут надеть трусы.
     
     Уж темно, в санки он садится.
     "Пиздуй, мудак", - раздастся крик.
     Морозной пылью серебрится
     Его бобровый воротник.
     
     К Мими поехал он уверен,
     Что муж ушел, открыты двери.
     Вошел, вхуярил литра два.
     И ну ей хуй в пизду совать.
     Под ним кровать трещит, трепещет.
     Бабец в соку прикрыла глаз.
     Омегин, знай, сандалит хлеще.
     Вот это масть, вот это класс!
     Она торчит, она в экстазе.
     Омегину же в самом разе.
     
     Но он спешит, другое дело
     Его зовет и он идет.
     Как любит он нагое тело
     И вздутый спермою живот.
     
     Театра страстный почитатель,
     Обворожительных актрис,
     Незримый гражданин кулис,
     Омегин ебанул к театру,
     Чтобы получше разузнать,
     Как вздернуть нынче Клеопатру
     И Лиру яйца показать.
     Чтоб не приебывался старый
     Своим членякой - тряпкой вялой.
     
     Мои богини, вы мне рады?
     Внемлите мой пропитый глас.
     Все те же ль вы? Другие бляди,
     Сменив, не заменили ль вас?
     
     Театр уж полон, ложи блещут,
     В партере водку кто-то хлещет.
     А вон целячка вся в соку
     Лежит на сцене на боку.
     Одной рукой пизду прикрыла,
     Другою медленно манит.
     И вдруг как вспрыгнет, как взлетит.
     Все на нее воротят рыла.
     Она ж: то раком стан согнет,
     То быстрой ляжкой ляжку бьет.
     
     Все тащутся. Омегин входит.
     Пиздует прямо по ногам.
     И свой бинокль скосясь наводит
     На груди незнакомых дам.
     Взглянул, скривил свое ебало:
     "А клевых баб по ложам мало".
     "Хуйня", - сказал он и понес, -
     Ебал я в рот такое блядство,
     Уж если хочется ебаться,
     В пизду засуньте толстый нос.
     А мне нужна в соку бабец.
     Неужто я не молодей"?!
     
     Изображу ль картину верно?
     Уединенный кабинет,
     Где мод воспитанник примерный
     Одет, раздет и вновь одет.
     
     Второй Соловский моей Евгений.
     Боясь различных заражений
     И сифилических простуд,
     Он в ванной сколотил уют.
     Он три часа залупу чистит,
     Он с мылом кожицу дрочит,
     Он перед зеркалом "артиста"
     Трясет в руке и все молчит.
     Такая, братцы, гигиена.
     И, я считаю, это верно.
     Отмыв головки болтик крупный,
     Омегин двинулся на бал.
     Распространяя дух залупный,
     Красив, силен и так удал.
     
     Вот наш герой подъехал к сеням,
     Вхуярил прямо по ступеням.
     Вошел и смотрит восхищенно:
     Летают ножки милых дам,
     Так и крича: я все отдам.
     Глазеют мужики влюбленно,
     Кругом и шум и суета -
     Толпа развратом занята.
     
     О, ножки, ножки, что за чудо!
     Каков бы ни был женский ум,
     Но ножки - главное их блюдо.
     О, сколь рождают сладких дум!
     Бывало, я совсем мальченкой
     Уже стремил глаз под юбченку.
     А там, глядишь, и в темноте
     Я страстно лапал женщин ноги.
     О, что за счастье! Боги, Боги!
     
     Теперь я, братцы, импотент.
     Но как ни тяжко это горе,
     Баб у меня бывало море.