Наваждение
I

Элька была большая скромница. Она отчаянно краснела, когда при ней выражались ненормативно, сама никогда не произнесла ни одного бранного слова, по крайней мере, в присутствии сотрудников. И она была ангельски красива, даже то, что она рыжая, совсем не портило её. Она была привлекательна, знала об этом и пользовалась этим, сводя с ума своих окружающих, мужчин – от желания, а женщин – от ревности и зависти к ней.

И вот эта рыжая бестия, эта точёная богиня, эта скромница шла, сгибаясь под тяжестью рюкзака, и выдавала такие словеса, что будь рядом портовые грузчики, и у них бы уши отвалились!

Грузчиков рядом не было – рядом шли Котька и мамка Вера, шли и веселились, слушая очередной Элькин загиб.

Котька вытащил их в горы на выходные, отдохнуть и немного проветриться от недельных трудов за столами, распрямиться от скрюченных неудобных поз над чертежами и ежедневных надоевших бабских пересудов обо всём на свете и ни о чём.

Элька начала крыть вся и всех почти сразу, как вылезла из автобуса, как с цепи сорвалась. Котька сначала опешил – ничего подобного он от неё никогда не слышал, но потом приноровился.

А знал он её уже года полтора. Сначала она с родителями вселилась в освободившуюся квартиру в их доме. К тому времени Котька уже закончил школу, пошёл учиться на заочный и работать в проектный институт, где геологами работали его родители. Элька заканчивала десятый класс и ходила в ту школу, в которой училась раньше. Поэтому они почти не пересекались.

Потом, после окончания учёбы, она устроилась в тот же отдел, где работал Котька. Жили они в одном доме, естественно, на работу и с работы ездили вместе, на работе много общались и постепенно сдружились.

Мамка Вера – так с лёгкой Элькиной руки все в отделе прозвали Верочку – была лет на восемь старше Котьки, работала в институте после окончания ВУЗа, слыла бесшабашной девахой, заводилой на всех праздниках, с удовольствием моталась в походы выходного дня, хотя и воспитывала пятилетнего сынишку, одна, без мужа.

Вот и в этот раз она с удовольствием составила компанию Эльке с Котькой, одна Элька ехать не решилась. Котька, конечно, друг, но мало ли что. У неё было строгое воспитание и с молоком матери всосанное убеждение, что до замужества следует оставаться нетронутой.

– Я ваши чёртовы горы в телевизоре видала! – орала Элька на всё ущелье, – заставили чувиху переть грёбанный рюкзак, затащили, хрен знает куда, неизвестно ещё, что дальше будет!

Котька от души веселился. Элька орала недуром, но пёрла по тропе не хуже него самого. Отвечать той же монетой, то есть выдавать свои познания в ненормативной лексике, он, конечно, не стал – при женщинах воспитание не позволяло, но над Элькиным закидоном потешался вовсю.

Мамка Вера же, напротив, Элькин почин подхватила сразу и в ответ на Элькины словеса отпускала едкие матерные реплики.

– Что дальше будет? – вторила она не так громко, как Элька, но всё же достаточно громко, – А вот поймают тебя суслики, утащат в нору и оттрахают к едреней Фене до посинения, что потом жениху предложишь?

– Это вас с Котькой суслики оттрахают, – орала Элька, – во все дыры! Будете потом в раскоряку бегать!

– Да мне то что! – веселилась мамка Вера, – с меня не убудет, не сотрусь! Я уже траханная-перетраханная, а у сусликов-то аппаратик ма-а-хонький, куда им на меня-то лезть! Это ты у нас девочка!

Так, перепираясь, они шли уже минут сорок. Котька эти места знал хорошо, не раз бывал здесь и вёл их к развилке горной речки, к большой берёзовой роще с великолепными полянами, где и палатку поставить можно было, и кухня с очагом давно уже сложена была. Да и не близко от автобуса это место было, никто к ним привязаться не мог, помешать отдыхать.

Тропа виляла вдоль берега, то спускаясь к самой воде, то взмывая на высокие крутые склоны, ныряя под кроны нависших над водой деревьев или вдруг выскакивая на палящий солнцепёк. Стрекотали и выпрыгивали из-под ног зелёные кузнечики, какие-то птахи носились вокруг, шумела речка на перекатах, вода в речке была чистая, горная и какая-то неестественно синяя, будто её специально подсинили.

Идти оставалось минут пять, от силы шесть, когда Элька, шедшая первой, остановилась, скинула рюкзак и безапелляционно заявила: – Всё, звездец! Пристрелите меня, посадите на кол, я дальше шагу не ступлю!

– И правда, Кот! – присоединилась к ней мамка Вера, – далеко ещё тащиться? А то ноги не казённые. Устали уже.

– Да ерунда осталась! – Котька примерился, как подхватить Эльку, чтобы ему от неё не очень досталось. – Мам Вер, ты посиди здесь, рюкзаки посторожи, я мигом, минут через пятнадцать вернусь.

Он перехватил Эльку посреди поясницы, закинул через плечо попой кверху и пошагал дальше.

– Положи, где взял! – тут же отреагировала Элька, – положи, кому говорят, хрен моржовый!

Она принялась колотить его, хотела по спине и ниже, но он свой рюкзак не снял, и досталось, в основном, только рюкзаку.

– Не трогай мою задницу! – орала Элька, – Дорвался, маньяк чёртов!

Когда мамку Веру скрыл поворот тропы, Элька вдруг затихла, и остаток пути прошёл в непривычной уже тишине.

В роще, на большой поляне, прямо у готового очага Котька опустил Эльку на ноги и скинул рюкзак.

– Вот, – он сделал широкий жест, – принимай хозяйство.

Элька сделала забавный книксен и произнесла: – Мерси, монсеньер!

– Располагайся пока. Котелок с чайником в рюкзаке, вода в речке, колбаса и сыр в кармашке, пора бы перекусить! А я сейчас.

И он широким шагом направился навстречу мамке Вере.

Когда они с мамкой Верой через полчаса пришли в рощу, на очаге булькал чайник, чуть поодаль под развесистой орешиной стояла палатка, перед ней была аккуратно расстелена подстилка, на подстилке, как на тарелочках, на ореховых листьях удобно разместились бутерброды – Элька оказалась хорошей хозяйкой.

Сама Элька бултыхалась в речке, на перекате, на мелководье, где не очень сносило, визг там стоял такой, как будто работала циркулярка.

Мамка Вера сбросила рюкзак, потянулась, разминая затёкшие плечи, и сказала: – Кот, ты отвернись, я быстро купальник надену.

Котька был уже в плавках, поэтому просто скинул ковбойку и трико, и пошёл на берег.

Вода в речке была горная, холодная и, несмотря на свою синь, кристально-прозрачная. Элька поднимала невероятное количество брызг, выпрыгивала из воды, как дельфин, и визжала неистово. Шмотки её валялись тут же на берегу, клетчатая рубашка, синее трико, китайские кеды с носками, а поверх этого – трусики и лифчик в цветочек. Элька купалась нагишом. Видно, не ожидала, что Котька и мамка Вера придут так быстро.

Котька сел рядом с Элькиными шмотками и нараспев произнёс:

– А покажись, кто ты есть, красавица писанная! Ежели ты, скажем, степенная матрона, то будешь мне матушкой, ежели мужняя жена, то сестрицей моей названной, ну а ежели девица красна – то уж тогда суженной наречённой!

– Мам Вер, убери его! – недуром заорала Элька, плюхнулась в воду по самую шею и распласталась там русалкой. Впрочем, в прозрачной воде и ноги её, и спина, и попка между ними были отлично видны.

– Ну, хоть один поцелуй! – быстро сдался Котька, – а то как-то не по-сказочному получается!

– Я те покажу, по-сказочному, – снова заорала Элька и обдала его целым каскадом ледяных брызг. Котька выпрямился и нырнул сходу, без разбега. Когда он вынырнул, Элька уже выскочила из воды, подхватила шмотки и метнулась за кусты на берегу. Трусы, впрочем, она обронила и когда, так же бегом, как была, голая, вернулась за ними, опять заорала во всю глотку: – Отвернись, педофил проклятый! Чтоб твои зенки повылазили, бесстыдник!

Котька смущенно захихикал, а мамка Вера, уже стоящая в купальнике на берегу, недоуменно спросила: – А почему педофил, собственно?

– Ну я же девочка! – резонно заметила Элька из кустов.

II

Стемнело быстро. Они немного выпили, закусили бутербродами, напились чаю с ежевикой, которой вокруг было великое множество. Спать решили на воздухе, в палатке было душно. Котька раскрыл и расстелил на подстилку спальники Эльки и мамки Веры, свой пуховый спальник, тёплый, мягкий и совершенно безразмерный, оставил вместо одеяла. Впрочем, ночь была тёплая, июльская, одеяло могло и не понадобиться.

Потом они долго сидели над затухающим очагом и заворожено смотрели на бегающие огоньки на угольях. Котька тихо пел под гитару туристские песни, которых знал великое множество. Элька и мамка Вера совсем обмякли, расчувствовались и так же тихо подпевали, где знали слова.

Укладывались шумно и беспокойно. Котьку положили посередине. Мамка Вера расположилась сразу и капитально, натянув на себя добрую половину спальника, так что на Эльку с Котькой пришлось не так уж и много. Элька ворочалась и никак не могла устроиться. Она пыталась перетянуть спальник на себя, но мамка Вера не пускала. А прижаться потеснее к Котьке она стеснялась. Наконец она затянула себе под плечи Котькину руку, легла ему на плечо и успокоилась. Он легонько обнял Эльку за плечи, слегка прижал к себе и шепнул: – А где обещанный поцелуй?

– Ага! От мёртвого осла уши! – воскликнула Элька, – размечтался!

От Котьки она, однако, не отодвинулась и обнимающую её руку не убрала.

– Уж и помечтать нельзя! – рассмеялся Котька и легонько коснулся губами её лба. Элька погрозила ему пальчиком и положила его на его губы, как бы запечатала.

– Эх, хорошо вам, молодым! – с завистью вздохнула мамка Вера. Она лежала, прижимаясь к Котькиному боку, и его свободная рука вытянулась между их телами.

– А то ты такая уж старая! – сказал Котька, и тихонько сжал этой рукой колено мамки Веры. Колено было круглое и горячее, жар его чувствовался даже через тёплое трико. Мамка Вера вздрогнула, повернулась на бок, прижалась к Котьке сильнее и перекинула одну ногу через его ноги. Его рука естественным образом оказалась у неё между ног! Ещё не веря такому повороту, Котька осторожно подтянул руку выше, чтобы она оказалась там, где нужно, прямо на мамки Вериной промежности, и легонько пожал там. Мамка Вера вздохнула с каким-то всхлипом, поцеловала Котьку в ушко, потом взяла мочку уха в рот и легонько зажала её зубами.

Котька сжал руку посильнее и пошевелил пальцами. Сомнений не было – мамка Вера хотела, чтобы он щупал её там. Мало того, она своей рукой погладила ему живот, и всё так же целуя и пожёвывая его ушко, опустила руку ниже, где уже торчал, как стойкий оловянный солдатик, его аппарат. Котька дёрнулся и непроизвольно ещё сильнее прижал к себе Эльку.

– Тихо ты, чёрт, раздавишь же! Мам Вер, он меня раздавит, – пожаловалась она.

– А ты ему сиську дай, он и успокоится! – хмыкнула мамка Вера, – таким бугаям завсегда соску надо, иначе им силу девать некуда!

– Ага, щас! Много тут охотников до сисек! – Элька заворочалась, слегка ослабляя Котькину хватку. При этом её рука случайно попала чуть ниже его живота и наткнулась на руку мамки Веры. Она резко отдёрнула свою руку, приподнялась на локте и уставилась на мамку Веру. Та залилась колокольчиком.

– Что, девонька, тоже на сладенькое потянуло? – сказала она сквозь смех, – пока ты там выкобениваешься да девочку из себя корчишь, место-то уже и занято!

Котька лежал и боялся пошелохнуться, боялся лишним движением отпугнуть привалившую ему удачу.

″Господи, что же они ещё вытворят?!″ – думал он. Котька был наверху блаженства. Одной рукой он прижимал к себе маленькую, плотненькую, пухленькую восемнадцатилетнюю Эльку, прижимал так, что она упиралась мягонькой грудкой ему в грудь (ах, какие у неё грудки, маленькие, круглые, с острыми розовыми сосками, как они смешно подпрыгивали, когда она выпрыгивала из воды!). Другой рукой он мял промежность мамки Веры, пусть не напрямую, пусть сквозь тёплое трико, но всё равно, она ему это позволяла, двадцатисемилетняя вполне взрослая женщина, мать! Ему, девятнадцатилетнему пацану! Мало того, она и сама гладила его аппарат и так мило сопела в самое ухо!

– Я нечаянно! – сказала Элька жалобно, – я же не думала… – начала, было, она и осеклась. Мамка Вера весело засмеялась – Ага!

– То есть, я не то хотела сказать, – совсем стушевалась Элька.

Котька притянул её к себе и поцеловал в ушко, так же, как его целовала мамка Вера. Элька затрепетала.

Мамка Вера вдруг отпустила Котькин аппарат, приподнялась на локте и спросила: – Элька! А ты когда-нибудь возбуждённый член видела?

Элька дёрнулась и издала какой-то квакающий звук.

– Ага, – удовлетворённо произнесла мамка Вера, – не видела. Ты и не возбуждённый, наверное, не видела! Сейчас мы проведём ликбез.

Она отбросила спальник и села.

– Где тут был фонарик? Фонарик! Ау, где ты? Ага, вот он. Котька, мы только посмотрим немного, ладно? Совсем чуть-чуть, ладно?

Котька обалдел. Такого он даже представить себе не мог!

– А потом ты можешь у нас посмотреть. И пощупать даже. Правда, Элька? Позволишь ему?

Элька снова дёрнулась и уткнулась лицом в Котькину грудь, спряталась, как страус головой в песок. Она не понимала, шутит мамка Вера, или говорит серьёзно. А та посветила на неё фонариком и приподняла её голову. Элька диковато глянула на неё и снова уткнулась Котьке в грудь. Щёки её пылали, лоб покрылся румянцем, даже уши горели рубиновым цветом.

– Ух ты, стеснительная какая! – воскликнула мамка Вера, – Смотри, Кот! Покраснела как! До корней волос, – она хмыкнула и добавила, – на лобке.

Котька заржал, а Элька ещё сильнее вжалась в его грудь.

Мамка Вера, между тем, приспустила Котькино трико и плавки и обнажила его аппарат. Тот просто готов был лопнуть от распиравшей его крови.

– Смотри, какой красавец, – сказала она осипшим вдруг голосом. Потом прокашлялась и уже спокойнее произнесла: – Смотри, смотри!

Она снова приподняла Элькину голову и повернула в сторону Котькиного прибора.

– Когда ты ещё такое увидишь! А если шкурку немного оттянуть, откроется головка! – слова её сопровождались действием, – Смотри, какая багровая. Представляешь, как такая в тебя входит? – мамка Вера мечтательно закатила глаза. Элька смотрела на аппарат, как кролик на удава. Котька чуть тут же не кончил, слова мамки Веры и Элькин взгляд подействовали на него даже сильнее, чем руки.

– Мам Вера, – заныл он жалобно, – я же так долго не выдержу!

– Ах ты, миленький! Как же это я не подумала! Ну, сейчас. Погоди.

Она быстро стянула себя трико и трусы, легла на спину и потащила Котьку на себя. Он взгромоздился на неё и, не особенно целясь, двинулся вперёд. Не попал, она поправила его рукой и задвигалась под ним.

Элька сидела рядом и ошарашено смотрела на это действо. В голове её всё перепуталось, её лихорадило, а между ног стало горячо и мокро. А тут ещё Котька, не переставая обхаживать мамку Веру, просунул руку ей в трико, под трусы и добрался до самого сокровенного. Впав в ступор, она не сопротивлялась, только резко сжала колени, ухватилась за его руку обеими руками, вроде хотела не пустить её туда, но ничего не добилась, рука его всё-таки добралась до бугорка вверху щели. Глаза её округлились, она ещё крепче сжала ногами его руку, затряслась, как в лихорадке, и вдруг обмякла и затихла, вбирая в себя новые ощущения. Котька, видя, чувствуя, как она кончает, не выдержал, тоже бурно излился и распластался на мамке Вере недвижимый. Она, однако, не кончила и отпускать его не собиралось. Не давая его аппарату совсем опасть, она высвободилась из-под него, положила его на спину и уселась на него, как наездница в цирке. Изголодавшаяся по мужику, дорвавшаяся, наконец, до члена, баба, она прыгала на Котьке, как заведённая, целовала его, кусала его губы, и, наконец, чтобы он посильнее завёлся снова, повернула пребывающую в полнейшей прострации Эльку грудью к нему, вздёрнула её рубашку, обнажила грудь и дала ему целовать её.

Котька снова завёлся. Молодой, неперетруженный аппарат его снова торчал солдатиком, Элькина грудка, пряно пахнущая материнским молоком, была у него в губах, мамка Вера целовала его ушко и скакала на нём, его руки… Одна сжимала тугую, крутую ягодицу мамки Веры, другая снова гладила и мяла Элькину щель. Элька вдруг завыла звериным, волчьим каким-то воем, снова уцепилась обеими руками за Котькину руку, несколько раз резко сжала бёдра, потом выдала тоненькое и длинное : – Йи-и-и-их-х! – забилась мелкой дрожью и отключилась напрочь. Мамка Вера на этот раз не выдержала, несколько раз резко обхватила Котькин аппарат внутренними своими мышцами и тоже затихла, обмякнув прямо на Котьке. А он высвободился из-под неё, поставил на четвереньки и по-кобелинному пристроился сзади. Его хватило ещё на пару минут, потом судорога прошла по всем его членам, он излился снова и обмяк. Она выпрямила ноги и опустилась на живот, и ещё долго они лежали так – она на животе, он на ней, не выходя из неё и держа руку на заветном местечке Эльки.


III

Утром он проснулся первым. Открыл глаза и увидел прямо перед собой голую задницу мамки Веры. Рядом разметалась полуголая Элька со спущенными трико и трусиками, расстегнутой рубашкой и обнажёнными грудками. Голая попка её, аккуратненькая, аппетитная и абсолютно несопоставимая с совершенно необъятной кормой мамки Веры, просто сверкала и лоснилась в первых лучах утреннего солнца. Хорошо поработавший ночью аппарат его снова вздрючился и был готов ринуться в бой.

Женщины, однако, ещё спали и потому он решил подождать. Будить их было жалко.

Котька, поёживаясь от утреннего холодка, натянул трико и ковбойку, накидал в очаг хворостовой мелочи, поставил греться чайник и вышел на берег. Вода была ледяная, умываться не хотелось, но он заставил себя плеснуть в лицо несколько жменей, наскоро вытерся углом ковбойки и оглянулся на поляну. Женщины спали. Тогда он приспустил трико и плавки и осмотрел своё хозяйство. Не сказать, чтобы аппарат его вчера перетрудился, вид у него был на редкость обычный, только весь он был покрыт высохшим белым налётом от вчерашних выделений. Котька поморщился, не привык он ещё к этому, не так часто ему приходилось иметь дело с женщинами. Он быстро разделся догола и, зажмурившись, отчаянно бросился в воду. Вода, обожгла, даже дыхание перехватило, только и хватило духу не заорать. Быстро всполоснув своё хозяйство, он бросился к рюкзаку, сразу достать полотенце ума не хватило. Пока он упоённо растирался, проснулась мамка Вера. Она критически посмотрела на себя, прикрылась спальником и увидела Котьку в одном полотенце.

– О! – воскликнула она ехидно, – Мужской сриптиз! Прямо с утра – и такой подарок!

Котька отбросил полотенце и быстро натянул плавки.

– Да ладно тебе, – усмехнулась мамка Вера, – чего уж теперь, после вчерашнего-то…

От её голоса и от Котькиных шараханий проснулась Элька. Увидела, в каком она виде, и вспыхнула до корней волос.

″На лобке…″ – вспомнил Котька и прыснул в кулак.

Элька вскочила, запуталась в трико и трусах, рухнула на импровизированное ложе, опять вскочила, опять запуталась, села на попу и попыталась прикрыться полами рубашки. Рубашка была короткая, и это у неё не очень получилось.

– Да отвернись же ты, наконец, – завопила она и кинула в Котьку полотенцем, попавшимся ей под руку, – стыдно же!

Котька подобрал полотенце и накрыл им голову. Элька шумно приводила себя в порядок.

– Смотри-ка, – сказала мамка Вера, – стыдливая какая, а?! Вчера так обкончалась вся до потери сознания, а сегодня ей стыдно!

Элька задохнулась от стыда и возмущения.

– Слушай, Кот! – мамка Вера смотрела прямо на Эльку, слегка склонив голову набок, – А пусть уж она обстыдится до конца, а?! Давай её разложим, снимем штаны, и ты вдоволь насмотришься и нащупаешся, а?! А я ей сиськи зацелую. Или вообще трахни её! Пусть она снова кончит!

– Эй, эй! – Элька отбежала в сторону и уставилась на мамку Веру опасливо, не понимая, то ли та шутит, то ли её сейчас действительно разложат, – Вы это прекратите! Есть ещё такая статья – развращение малолетних!

– А где свидетели? Малолетняя! И потом, тебя уже всю ночь развращали! – мамка Вера глянула на Эльку как-то оценивающе, – Наразвращалась, вон трико до сих пор не высохло!

– Где, где!? – Элька завертелась юлой, заглядывая себе и спереди, и сзади.

– Где, где, – передразнила её мамка Вера, – на п…де в Караганде! Ладно, живи пока! Там видно будет. Давай, вон, чай заваривай, закипел уже!

Элька поняла, что экзекуции не будет, и успокоилась. Она, как ни в чём не бывало, согнала с постели мамку Веру, скатала спальники в валики, разложила их по трём сторонам подстилки и принялась ковыряться в рюкзаках, доставая оттуда всё съестное.

– Чай им заваривай! – ворчала она притворно, нарезая аккуратными ломтиками хлеб, сыр и колбасу на бутерброды, – натрахались до одурения, девочку невинную извратили, а теперь им жрать подавай!

Мамка Вера отобрала у Котьки полотенце и обмотала им оголённый низ.

– Подмыться надо, – сказала она, – после вчерашнего. Котька, ты как?

Виталька крякнул – вот чёрт, она совсем бесстыдная, что ли?

– Я уже, – выдавил он.

– А, ну и ладно. Я сейчас, – она направилась к берегу.

Котька прилёг на край подстилки, опёрся на валик из спальника и стал наблюдать за Элькой, та работала очень рационально и с каким-то даже удовольствием.

Она нарвала ореховых листьев, как давеча, начала раскладывать бутерброды, и вдруг снова заорала на всё ущелье: – Масло где?! Вурдалаки сопливые, масло куда заныкали?! – видимо, потихоньку приходила в себя.

– Здесь масло, – отозвалась мамка Вера с берега, – сейчас принесу.

– Ага, – сказала Элька, выпрямилась над подстилкой, заменившей скатерть, и критически оглядела дело своих рук. Встретившись взглядом с наблюдавшим за ней Котькой, она всё-таки порозовела, ничего не сказала и легла напротив него.

Котька смотрел ей прямо в глаза.

– Тебе понравилось? – спросил он. Она не поняла.

– Ну, вчера ночью. Понравилось?

Она снова густо покраснела, ничего не сказала и только кивнула в знак согласия.

– А хочешь, ещё лучше будет?

Она вскинула на него глаза и тут же опустила их.

– Это как? – спросила она бесцветным голосом, глядя в подстилку, – Как с мамкой Верой, что ли?

Она снова подняла глаза и вдруг просто сказала: – Мне так нельзя, Костик. Я же девушка. Пока нельзя.

– Ну, не обязательно так, как с мамкой Верой. – Котька вспомнил, как в детстве они с девчонками играли в сосалки-лизалки, – Я просто тебя поцелую. Там.

Она вздрогнула и повела плечами, как от холода, видно живо представила, как это может быть. И вдруг она открыла рот и замерла так, глядя куда-то поверх Котькиной головы. Котька обернулся.

От берега, голая по пояс (снизу!), шла мамка Вера. Она не нашла нужным даже завернуться в полотенце. Её могучее, начинающее полнеть тело рубенсовской картиной розовело на фоне зелени берега.

Перехватив их обалделые взгляды, она усмехнулась.

– Мокрое оно, – сказала она, мотнув полотенцем (как будто это что-то объясняло!), – Мокрое, холодное! Б-р-р-р! Противно!

На ходу сорвав с куста высохшие за ночь плавки купальника, она прямо здесь же, никуда не отходя, надела их, обстоятельно расправив внизу и, как ни в чём не бывало, повалилась на подстилку рядом с Котькой. Масло она, конечно, не принесла. Котька лениво поднялся, сходил за маслом и снова расположился рядом с мамкой Верой.


IV

За завтраком он исподтишка наблюдал за ними обеими. Мамка Вера ухаживала за ним, действительно, как любящая мамаша, следила, чтобы его ореховая тарелочка не оставалась пустой, подавала самые, как ей казалось, лучшие куски. Элька суетилась, разбирала уже готовые бутерброды, намазывала их маслом, возвращала сыр и колбасу на место, разливала чай по кружкам, потом спохватилась, полезла в свой рюкзак, достала какой-то пакетик и высыпала содержимое в Котькину кружку.

– Вот ведьма! – воскликнула мамка Вера, – Кот, не пей! Она тебя отравить хочет! Дай сначала я попробую!

– Облезешь! – не дала ей кружку Элька, а быстро сунула её Котьке. От кружки шёл душистый аромат лесной земляники. Котька глянул на неё благодарно, и она снова порозовела. Потом он взял их кружки и разделил напиток на троих, по-братски.

Завтрак проходил тихо. Элька, в основном создающая шумный фон, на этот раз молчала, только изредка кидала на Котьку быстрые взгляды и при этом, вздрагивала, как давеча. Видно, Котькино предложение крепко запало ей в голову, и Котька прямо-таки видел, как она живо представляет себе это и как она хочет этого.

После завтрака мамка Вера заявила, что после сытного завтрака надо слегка вздремнуть, заставила Котьку лечь, улеглась между валиками головой ему на живот и закрыла глаза. Элька суетливо убирала последствия завтрака, буркнув что-то про нещадную эксплуатацию и недопустимость подневольного, и, тем паче, детского труда, но высказано это было негромко и как-то невыразительно. Чувствовалось, что она хочет и не знает, как перейти к выполнению Котькиного предложения.

Спасла положение мамка Вера.

– Дети мои, – сказала она и села, – что я сейчас вам расскажу!

Она подождала, пока Элька убрала последнюю посуду и, когда та расположилась рядом с Котькой, продолжила.

– Знаете, что мне Райка рассказала?!

Котька с Элькой навострили уши – их сотрудница Райка, мамки Веры ровесница, тоже разведённая, только пока бездетная, бывало, рассказывала такое, что и вообразить трудно.

– Трахалась она со своим последним хахалем, – продолжала мамка Вера, поглаживая Котькину волосатую грудь, – так тот её своим языком оттрахал! Представляете?! Языком! Говорит, она раз десять кончила, а тот всё уняться не мог!

– Слушайте, здорово как, – воскликнула она, немного помолчав, – и кайф, и бояться не надо, что детки пойдут! Чудно!

Она снова замолчала и вдруг обратила внимание, что Котькино трико подозрительно вздыбилось. Да и Элька тоже заёрзала и засучила ногами – там, между ними у неё снова стало горячо и влажно.

– Слушай, Кот, а ты так можешь, языкам, а? – мамка Вера подёргала Котьку за волосы на груди и переложила руку на его аппарат. Элька беспокойно заёрзала. Котька обнял её, слегка прижал к себе и погладил по волосам.

″Начинается″ – подумала она и снова, как давеча, задрожала.

Котька поцеловал её за ушком и, бесстыдно глядя на мамки Верину промежность под плавками, сказал:

– Могу. Я всё могу. И языком, и поцеловать везде. Приходилось. В детстве в сализки играли.

– Во что? – не поняла мамка Вера.

– В сализки.

– Это как?

– Ну, это, когда он ей лижет, а она у него сосёт.

– Ага, – поняла, наконец, мамка Вера, – Французский лямур, называется. Элька, а ты тоже так в детстве развлекалась? Какие продвинутые детки пошли! Мы вот про такие игры знать не знали!

Элька молчала, как и вчера уткнувшись в Котькино плечо.

– Так, – сказала мамка Вера повелительно, – сализки, это класс! Будем впадать в детство! Элька, ты готова впадать в детство?

Элька боялась пошевелиться.

– Ну-ка! – мамка Вера бесцеремонно согнала их с подстилки и снова расстелила все три спальника, один на другой, – будем впадать в детство. Будем играть в сализки. Я в детстве никогда не играла в сализки. Надо навёрстывать.

Она бросила в изголовье рюкзак, улеглась на спину, крестом раскинув руки в стороны, и поманила их к себе. Котька посмотрел на Эльку. Та переминалась с ноги на ногу. Она так ждала этого, но сейчас испугалась. Ведь день же на дворе, чтобы поцеловать там, надо раздеться, Котька же всё увидит! Может, подождать ночи? Она отрицательно замотала головой, но Котька обнял её, поцеловал в губы – первый раз в губы – и положил рядом с мамкой Верой. Она подчинилась, как сомнамбула – она уже мало что соображала.

– Мам Вер, – сказал Котька, – ты потерпи немного. Элька всё утро об этом мечтала! Пусть она первой будет, ладно?

Элька взглянула на него мутными невидящими глазами и ничего не сказала. Мамка Вера повернулась на бок и приготовилась участвовать.

Котька встал на коленки между раздвинутыми ногами Эльки. Он священнодействовал.

Вот она, Элька, казалось, такая зашоренная, такая неприступная, была перед ним, готовая открыться ему полностью, показать всё, дать погладить, поцеловать, да не в темноте, как это было вчера, а днём, да ещё и при мамке Вере, которая жадно уставилась на них – да разве ещё позавчера Котька мог хотя бы мечтать об этом?!

Он положил Элькины ноги себе на плечи, погладил их поверх трико, потом подцепил трико вместе с трусиками и медленно, очень медленно стянул их. Элька напряжённо и внимательно смотрела ему прямо в глаза. Он освобождал каждую ногу отдельно, слегка согнув их в коленках, при этом хозяйство её было перед ним, как на выставке. Рыжеватые кудряшки почти ничего не скрывали. Аккуратные пухленькие губки обрамляли розовую щёлочку, живот рельефно и волнообразно переходил в ноги. Виталька склонился над ней, широко развёл и положил на ложе её ноги и поцеловал в середину живота немного ниже пупка. Элька шумно вздохнула и закрыла глаза. Непрестанно целуя и щекоча её языком, он спустился вниз по животу до великолепной ямочки между животом и ногой и поцеловал там взасос. Элька задёргалась и напряглась. Не давая ей расслабиться, Котька медленно перебрался с одной стороны щели на другую, от одной ямочки к другой такой же, задержавшись на щели и буквально на мгновение погрузив в неё язычок. Вторую ямочку он поцеловал так же взасос, оставив там малиновый след, и отправился обратно. Когда он снова добрался до щели и погрузил язычок прямо в дырочку, Элька всхлипнула, снова шумно вздохнула, прижала руками его голову к себе и почти выдохнула: – Ещё… Там… Ещё… Пожалуйста…

Котька на секунду оторвался от неё, развёл пальчиками губки, приоткрыл дырочку и увидел там нетронутою плёночку. Тогда он снова погрузил язык в дырочку как можно глубже, и начал лизать эту плёночку. Элька забилась, как припадочная, крепко зажала Котькину голову ногами, несколько раз волнами подалась вперёд, надеваясь на его язычок, и вырубилась, совершенно обессиленная. Кажется, на этот раз она вообще потеряла сознание.

Котька отпрянул от неё, вытер ладонью мокрые от Эльки губы и посмотрел на мамку Веру. Та сидела абсолютно голой и дикими, совершенно безумными глазами смотрела на только что кончившую Эльку. Потом плотоядно облизнулась и потянулась к Котьке.

– Теперь меня, – прохрипела она почти нечленораздельно.

″Ну, завелась! – подумал Котька. – Даже раздеться успела!″

Вслух он ничего не сказал, просто положил мамку Веру рядом с выключенной Элькой и лег рядом сам. Начал с груди, поцеловал вокруг сосков, потом сами соски, по очереди, сначала быстро, мимолётом, потом основательно, подолгу каждый. Губ её он пока не трогал. Мамка Вера лежала неподвижно, не отвечала: ночью она получила свою порцию удовольствия и теперь ждала совсем другого. Котька, однако, не торопился – хотел завести её до потери контроля над собой. Опыт у него в этом деле уже был, и, несмотря на довольно юный возраст, немалый! Он уже неплохо знал, как доставить женщине настоящую радость в близости. Тем более, что и сам уже основательно завёлся. Слишком уж ярко отозвалась на его действо Элька, чтобы он мог оставаться спокойным.

Обласкав её груди, надо сказать, роскошные груди, налитые, полные, как и вся она, Котька спустился ниже к животу, погладил и поцеловал подушечку над пупком, мягонькую, только начинающую накапливать жирок, и потому податливую и нежную под его губами. Потом поцеловал и сам пупок, пощекотал его языком, свернув язык в трубочку.

Мамка Вера лежала, распластанная и почти не реагировала на его изыски, только один раз засунула руку ему в трико и погладила совершенно одеревеневший его аппарат. Он осторожно убрал её руку – это ему мешало, отвлекало. Она поняла и больше не пыталась дразнить его.

По мере того, как его губы передвигались ниже и ниже, мамка Вера напрягалась, её ноги начинали каменеть и вздрагивать, а когда он, не коснувшись щели, опустился ниже по бедру, как-то вдруг обмякла и расслабилась. И тогда он резко раскрыл её щель пальцами и впился губами в мраморно-розовую шишечку вверху щели. Мамка Вера выгнулась, чуть не встав на мостик, и обдала его из щели каким-то невероятно огромным водопадом. Он спустился ниже и, так же, как с Элькой, погрузил язык в дырочку. Она схватила его за голову и попыталась оторвать от себя.

– Погоди, не так быстро! – взмолилась она, но Котька не отреагировал. Он продолжал взасос целовать её ляжки, прямо там, где заканчивались волосы у щели и начинались голые ноги. Потом на секунду оторвался, поднял голову и, как мог ещё, спокойно, взметнув вверх брови, сказал:

– Раз десять!..

Мамка Вера ахнула и обмякла.


V

Боже мой, какие же они были разные! Почти миниатюрная, пухленькая, гладенькая, с детским ещё, свеженьким личиком, по-спортивному, без единой лишней жиринки, подтянутая, поджарая, никем ещё не тронутая, ничего толком в любовных играх не знающая и не умеющая, красивая, как ангел, только не по-ангельски рыжая и загорелая Элька. И пышная, начинающая полнеть, не спортивная, но ладно скроенная, невысокая, на пол головы ниже Котьки, шатенистая, розовотелая, грудастая и попастая, заводная и, несмотря на свой не слишком уж зрелый возраст, прошедшая огонь и воду мамка Вера. Они лежали перед Котькой, вырубленные его ласками и он с теплотой, с какой-то особой нежностью смотрел на их голые, распластанные тела.

Эльку он приметил в первый же день, когда они, Элька с родителями, вселялись в их дом. Было воскресенье, они сидели с Бобом и Коляном, соседями Котьки по дому, на скамейке перед подъездом, когда подъехал ″Газон″, гружённый мебелью и прочим домашним скарбом, и из кабины выскочила оджинсенная всклоченная рыжая девица. Джинсы тогда только начали появляться по Союзу, и были первейшим знаком, что родители девицы поработали за границей.

– Ме-еха-а-а! – восхищённо выдал Колян, поцокал языком и закачал головой из стороны в сторону.

– Ай да меха! – подхватил Боб и присвистнул.

– Ладно, вы, кобели, – сказал Котька, – Не видите, девонька растерялась и не знает, что с этим гардеробчиком делать!

Котька встал, галантно поклонился и представился: – Коля-примус. А эти, – он махнул рукой в сторону ребят, – Жбых и Чпых. Прошу любить и жаловать.

Ребята возмущённо зароптали.

– Ах, извиняюся, – ничуть не смутившись, поправился Котька, – Чпых и Жбых. С малой Арнаутской улицы. – Он подумал и добавил: – Где вся контрабанда делается.

Девица не растерялась, сделала книксен, далеко назад и в сторону отставив ногу, в джинсах это выглядело очень уморительно, и представилась:

– Эллочка.

– Людоедка! – тут же выдал Боб, сделав круглые глаза.

– Вообще-то, я знаю немного больше тридцати слов, – не полезла за словом в карман Эллочка, – можно, просто Элька. Я так больше привыкла.

Контакт был установлен. Элька понравилась.

Подошёл водитель и, увидев ребят, выпалил: – Ну вот! А Петровна ахала, кто машину разгружать будет?! А тут такие амбалы готовые!

Когда часа через два на новеньком четыреста третьем ″Москвиче″ подъехали Элькины родители, ″Газон″ был разгружен и большая часть мебели занесена в квартиру.

Собственно говоря, тогда на этом их контакты и закончились: Котька с Бобом после школы поступали в институт, им было не до девиц, а перешедшего в десятый Коляна родители отправили до конца лета на деревню к родственникам. Эльку, тогда ещё десятиклассницу, наверное, тоже. По крайней мере, видно её во дворе не было.

С мамкой Верой Котька сдружился почти сразу, как устроился на работу. Как самый молодой на то время в отделе, он естественным образом был запряжён в общественную работу, которая заключалась, в основном, в организации застолий и в выпуске праздничных стенгазет.

Мамка Вера, тогда ещё просто Вера Алексеевна, или для тех, кто постарше, Верочка, Верунчик, мамкой Верой она стала, когда устроилась на работу Элька, была основным мотором в этой организации. Котька неплохо рисовал и сочинял стишки, Верочка подбрасывала ему темы, и у них вдвоём всё очень неплохо получалось. По крайней мере, сотрудники очень хвалили.

Когда через год устроилась на работу Элька, она почти сразу присоединилась к ним, с Котькой очень подружилась, правда, дальше дружбы их отношения никогда не шли. Даже когда Котька после какого-нибудь уж очень развесёлого застолья доставлял её, крепко подвыпившую, домой, он даже не предпринимал никаких попыток перевести их отношения на другой, более близкий уровень. Да и она блюла себя, не только Котьке, а и никому другому ничего лишнего не позволяла.

И вот сейчас они были здесь втроём, и как-то совсем неожиданно всё повернулось так, как Котька даже представить себе не мог. Ни о чём таком он, готовясь к этой поездке, даже не думал.

Наверное, Элька об этом тоже не думала. А вот мамка Вера…

Она уже года три жила без мужа, в одиночку растила малолетнего сына, с мужиками имела дело от случая к случаю, и уж такой случай, когда ночью, прямо у неё под боком оказался Котька, пусть и мальчишка ещё, в общем-то, но какое это имело значение, дело своё он знал и всё, что ей нужно было, у него имелось, нет, такой случай она упустить, понятно, не могла. В конце концов, он был всего на неполных восемь лет младше её.

Наверное, из-за этого всё так легко и быстро сладилось.

Котька не был мальчиком уже без малого четыре года, девиц имел не одну, и старше, и младше себя, но никогда еще не получалось у него так просто, и никогда не было так легко на душе.

Он пододвинулся поближе к Эльке и нежно погладил её голую попочку. Она открыла глаза, бросила быстрый взгляд на себя, на мамку Веру и на Котьку и снова порозовела.

″Господи, сейчас-то уже чего, – подумал Котька, – это после всего-то!″

Элька протянула руку, взяла Котьку за шею, притянула к себе и поцеловала в губы.



VI

На обед Котька приготовил свой фантастический ля-борщ б/м – без мяса, зато с колбасой и тушёнкой. Рецепт этого борща, а, вернее, отсутствие какого-либо рецепта, было известно только ему одному. В казанок без особого разбора и порядка сыпалось и закладывалось всё, что находилось съестного под руками. Блюдо получалось каждый раз разное, но было очень вкусно. Особенно после часового купания в ледяной воде и размаривающего загорания на совершенно ультрафиолетовом горном солнце ля-борщ пошёл на ура.

Мамка Вера особо не стеснялась, за импровизированным столом возлежала полуголая, развесив купальник сушиться на кустах и обмотавшись полотенцем, которое больше открывало, чем прятало.

Котька был в своих неизменных плавках, они сохли моментально и менять их на трусы не было нужды. Правда, аппарат его они не очень-то скрывали. Женщины-то успели кончить с утра, а он, как был заведённый, так и остался. Тем более, он бросал быстрые, как молнии, взгляды на мамки Верино полотенце, под которым нет-нет, да и мелькали, когда она ворочалась и привставала за очередным продуктом, кучерявые волосики на интимном месте. И хотя он тут же отводил глаза, она успевала перехватить эти взгляды, понимающе улыбалась и, вроде бы, всё прятала, но полотенце – есть полотенце. Да хоть бы и юбку она нацепила бы, трусов-то на ней всё равно не было!

Элька, всё-таки, переоделась, правда, осталась в белых трусиках в крупный голубой горошек и таком же лифчике, но это выглядело почти прилично.

После обеда, пока Котька, взяв на себя дежурство по кухне, убирал с подстилки грязную посуду, мамка Вера томно развалилась на валиках из спальников. Она, как, впрочем, и Котька, не прочь была продолжить начатое утром, но тут возмутилась Элька.

– Вы что, сговорились, что ли? – возмущённо орала она. – Только трахаться сюда приехали, да? В сализки они, видите ли, не играли раньше!

– Тебе не понравилось, что ли? – лениво перебранивалась с ней мамка Вера, – Чем ты ещё недовольная.

Но Эльку уже снова понесло и остановить её было не так просто.

– Котька! – орала она, – Где ты там застрял с посудой?! Кто обещал на яблоки повести? Давай, кончай!

– Да я бы с удовольствием! Сама же не даёшь, – смеялся Котька, появляясь с грудой мытой посуды на руках, – на яблоки какие-то тащишь.

– Ты у меня покончаешь! – снова орала она, – Оборву все причиндалы к едреней Фене, обкончаешься!

– Да ты фашистка, подруга! – ехидничала мамка Вера, – на кой он нам чёрт без причиндалов-то!

Но Элька не успокаивалась, одела трико и кеды с носками, нацепила рубашку, заставила одеться Котьку и они полезли наверх, на хребет, где разбросались по склонам яблоневые сады. Мамка Вера с ними не пошла, осталась, как она выразилась, налёживать жирок.

Возвратились Котька с Элькой часа через четыре, затаренные яблоками по самые уши, объевшиеся до оскомины, когда солнце уже завалилось за хребет и день стремительно катился к вечеру.

Они полезли в воду, пока солнце не зашло и не стало прохладно, причём Элька не захотела мочить шмотки и, заставив Котьку отвернуться, опять купалась голой. Он не выдержал, не стал дожидаться, пока она вылезет, полез купаться вместе с ней и стал гоняться за ней, она неистово визжала и требовала, чтобы мамка Вера подвесила его за одно место. Та в воду не полезла и просто веселилась, наблюдая за ними с берега.

Когда подошёл срок вылезать, Элька напрочь отказалась голой покрасоваться на берегу перед Котькой. Он удивился: ведь только что бесилась вместе с ним, глубина-то была – чуть выше середины бедра, нахватался и насмотрелся он вдоволь. Да и сейчас она стояла в речке и вода прикрывала только её ноги, да и то не полностью, чего же дальше стесняться? Какая разница, на берегу она красуется, или в воде? Однако, Элька была непреклонна.

– Дурак! – заявила она безапелляционно, – В речке мы играли, там всё можно, а на берегу – какие же тут уже игрушки.

Мамка Вера потешалась над её какими-то совсем уж детскими доводами, а Котька просто перехватил её в воде, опять перекинул через плечо голой попкой кверху, отпустил по попке легкий шлепок и понёс к палатке. Она дрыгала ногами, лупила его по спине и неистово орала.



VII

Вечер и ночь прошли бурно. Одеться Эльке Котька не дал, уложив её на расстеленные уже мамкой Верой спальники, он принялся щекотать её бока и подмышки. Элька дрыгала ногами, выставляя на обозрение всё весь свой интим, и заходилась в истерическом хохоте. Мамка Вера тоже разошлась, стянула с Котьки плавки, разделась сама и принялась рукой обхаживать его аппарат. Потом придавила Эльку к земле, перехватила руками её груди и стала по очереди целовать и посасывать соски. Элька подтянула ноги к груди, и богатство её предстало перед Котькой в таком раскрытом виде, что он замер и онемел.

– Ну что окаменел! – возмутилась мамка Вера, – Забыл, как в сализки играют?! Давай!

Котька не дал Эльке выпрямить ноги, а начал целовать её, сначала круглые её коленки, потом вниз, к ступням, тугие икры, голени, пальчики, каждый отдельно. Когда он провёл языком по ступням ног, по подошвам, она снова задёргалась: – Щекотно!

Тогда Котька оставил ступни в покое и двинулся к животу. Мамка Вера на секунду-другую отрывалась от Элькиной груди, смотрела, как он это делает, и снова присасывалась к ней, что твой младенец. Элька откровенно затащилась. Пройдя через самый пик утром, теперь она не торопилась и жадно впитывала то новое, для неё необычное, что давали её Котька и мамка Вера. И когда он подобрался к её лону, она уже была готова встретить его язычок и держалась ещё минут пять, пока он не переменил тактику и не стал целовать и посасывать её клитор.

Снова бурно кончив, она на этот раз не отключилась, и пока Котька доводил до экстаза мамку Веру, так же, как и та до этого, начала целовать её груди, губы, зарывалась лицом в её волосы и снова целовала и ласкала её. Мамка Вера держалась минут десять, потом не выдержала и снова обдала Котьку гигантом-фонтаном своей жидкости.

Потом Котька с Элькой лежали по бокам от мамки Веры и, как сосунки-близняшки, присосались к её груди, а она ласково гладила их волосы и потихоньку заводилась снова. Котька прижимался к её боку и терся перестоявшим аппаратом своим о её полное, рыхловатое уже бедро – он-то всё ещё не кончил! А Элька, перекинув через неё одну ногу, тёрлась о другое бедро своей щелкой, стараясь снова завестись.

Наконец, Котька не выдержал, как и давеча, поставил мамку Веру на четвереньки, пристроился сзади и сходу вошёл в неё на всю глубину. Элька расположилась рядом и расширенными, как у наркоманки, глазами возбуждённо и похотливо наблюдала, как прямо перед её носом его надраенный, лоснящийся поршень неистово работает в мамки Верином лоне.

Заведённый ещё с утра, перевозбуждённый до предела, он кончал бесконечно долго, с каждым толчком посылая мамке Вере новые и новые порции своей детородной жидкости. И даже когда уже вынул его из лона, и восхищённая Элька нежно погладила его ладошкой, заворожено глядя на ставшую огромной, потемневшую малиновую головку, он в последний раз дёрнулся и выплеснул на мамки Верину спину тугую, остро пахнущую мускусом, белую струю.

И тогда Элька трясущимися руками повернула его аппарат к себе и, не удержавшись, поцеловала в самый кончик.

А потом они лежали, переплетённые в тугой клубок тел, рук и ног, и мамка Вера всё никак не могла успокоиться, и дразнила Котьку сама, и заставляла дразнить его Эльку, и снова и снова заставляла входить в неё в самых разных положениях. А он уже не мог довести дело до собственного конца, но, возбуждённый её неистовством, её какой-то прямо-таки патологической жаждой обладания, возбуждался и подчинялся ей, и заставлял её кончать и кончать.

Наконец, уже ближе к утру она успокоилась, легла со своего краю, и лежала, крепко прижавшись к Котьке, обнимала его и всё сильнее и сильнее прижимала к себе, как будто боялась хоть на секунду отпустить его, и тем самым, потерять навсегда.


VIII

Элька снова шла впереди. После ночных и утренних игр все они были измочалены, и только долгое купание в ледяной воде хоть как-то привело их в чувство, а очень плотный обед помог восстановить силы для обратной дороги.

Котька шёл следом и любовался ею. Элька вышагивала размеренно и сосредоточено, как могут ходить только бывалые туристы, прошагавшие за жизнь не одну сотню километров. Он начал любоваться ею ещё там, в их временном лагере, когда перед отъездом домой она основательно собирала свой рюкзак, находя для каждой вещи только ей отведённое, положенное ей место. Котька свои шмотки покидал в рюкзак навалом, только спальник засунул к спине, чтобы казанок с чайником да палатка не натёрли спину во время похода. Так же, как он, собирала рюкзак и мамка Вера.

Глядя, как Элька управляется со своим барахлом, Котька даже спросил:

– Где это ты так туристским премудростям обучилась?

– У меня же папа – топограф, – просто объяснила она, – я же с ним сколько моталась!

– Так и у меня папа с мамой – геологи! – удивился Котька. – Только я то особо ничему не научился!

Элька тогда только усмехнулась.

А сейчас она шла впереди, шла сосредоточенно и молча, что было на неё так не похоже. И совсем нетрудно было догадаться, что за мысли роятся в её рыжекудрой головке.

Не доходя с полкилометра до шоссейной трассы, где ходил автобус до города, она вдруг остановилась и сбросила рюкзак.

– Привал! – заявила она.

Котька хотел, было, возмутиться, идти то осталось – всего ничего, но Элька быстро поднялась по невысокому крутому обрывчику и скрылась в кустах.

– Ну что ты разнервничался?! – бросила мамка Вера, тоже стаскивая с себя рюкзак, – Описалась девочка, непонятно, что ли? Так. Мальчики – вниз, девочки – наверх, – скомандовала она и полезла вслед за Элькой.

Через пару минут она вернулась. Элька всё не появлялась.

– Элька, ты там не совсем истекла? – крикнул Котька ещё минуты через три.

– Иди сюда! – раздался её голос откуда-то сверху.

– Ну что там ещё, – недовольно буркнул Котька, – ногу она, что ли, подвернула?

– Иди посмотри, – заволновалась мамка Вера, – я тут посижу, покараулю. Котька поднялся на голос и, увидев Эльку, застыл, поражённый.

Элька лежала на полянке под орешиной прямо на траве, широко раскинув ноги. Трико и трусики её валялись рядом.

– Сумасшедшая! – Котька остановился и покачал головой, – неужели тебе мало?

– Мы не сделали самого главного! – Элька смотрела прямо ему в глаза. – Самого главного, понимаешь?! Иди ко мне.

Котька вздрогнул. Он понял.

– Может не надо, Эля? – жалобно спросил он.

– Иди ко мне! – твёрдо повторила она. – Я так хочу.

Котька на деревянных ногах подошёл к ней, опустился на колени и провёл руками по её ногам, от живота вниз. Она замотала головой:

– Не надо. Давай сразу.

Тогда он приспустил трико и трусы, обнажив свой оживший вдруг аппарат, лёг на неё сверху, не очень опираясь об неё, и осторожно направил аппарат в неё. Элька напряжённо ждала. Боясь причинить ей боль, он осторожничал, вводил его только чуть-чуть, только на глубину головки, но она вдруг сама положила руки на его ягодицы, дёрнула его на себя и резко подалась вверх и назад. И тут же вскрикнула и забилась – видно, ей было очень больно. Он сделал несколько движений вперёд-назад, потом пожалел её и хотел всё прекратить, но она не позволила. Продолжая держать его за ягодицы, она сдавленно сказала: – Не надо, Костик. Давай до конца.

– А ты не понесёшь? – спросил он на всякий случай.

– Что? – не поняла она.

– Ну, ребёночка у нас не появится?

Она усмехнулась: – Нет, не бойся. Сегодня можно. Без последствий.

Трудиться ему пришлось долго. Он не старался раскачать её, завести, чтобы она тоже кончила. Понимал, что при первой боли это бесполезно. Просто за прошедшие две ночи и два дня аппарат его основательно перетрудился и он не мог завершить всё быстро. Кроме того, ему было очень жалко Эльку.

Он пыхтел минут пятнадцать, а она не шевелилась и смотрела в сторону, но руки её продолжали держать его попу и, кажется, даже старались помочь ему.

Наконец, он кончил, полежал на ней ещё немного и сел, совершенно опустошённый и обессилевший. И тогда откуда-то из глубины её вырвался отчаянный в безнадёжности своей, сжавший вдруг Котькино сердце, глухой стон.

Элька лежала, уставившись в небо остекленевшими глазами и стон её был довольно громким, кроме того, времени тоже прошло немало, поэтому мамка Вера бросила на тропе рюкзаки и поднялась к ним. Увидев окровавленную Элькину промежность, она ахнула и села.– Да, дети мои, – только и нашлась, что сказать, она, – кажется мы немного переотдыхались.

И тогда Элька села, уткнулась в Котькино плечо и зарыдала в голос, совсем по-детски, навзрыд.

IX

Все четыре часа, пока они ехали домой, Элька сидела очень тихо. Она смотрела в окно на мелькающие деревья, на уплывающие назад и ставшие далёкими горы и изредка бросала на Котьку полные недоумения взгляды, вздрагивала и вздыхала.

Как же могло случиться такое? – спрашивали эти взгляды. Что произошло? Что такое на них нашло? Как она, всегда такая рассудительная, такая ответственная, перед собой в основном, могла позволить этому случиться? Что за наваждение такое на неё нашло. Как Котька, всегда такой друг, такой надёжный, мог настолько расслабиться и увлечься, что тоже поддался на это наваждение? Или это мамка Вера околдовала их своей необузданностью, совершенно непереборимой жаждой своей? Или срок её подошёл к исполнению желаний тайных, глубоко внутри спрятанных помыслов её, что она поддалась нашедшему на неё затмению? Да как такое вообще могло случиться?

Котька тоже переживал. Он не винил себя, в конце концов, он сделал только то, что она хотела. Ещё неизвестно, как бы она стала к нему относиться, развернись он там, под орешиной и уйди. Но ему, может быть, первый раз в жизни было совестно за то, что он так поступил с подругой. Наверное, всё-таки, надо было успокоить, отговорить её.

Даже когда они на автостанции прощались с мамкой Верой – дальше ей надо было ехать в одну сторону, а им – в другую – даже когда они прощались с мамкой Верой, она стояла немного в стороне и молчала. Мамка Вера смотрела на неё очень внимательно и слегка растерянно и говорила Котьке, казалось, уговаривая его, но в основном её и немного – себя:

– Вот и всё, мальчик мой. Всё было просто чудно, просто замечательно! Только дальше ничего не будет, ладно? И ты всё забудешь, ладно? Я знаю, ты никогда ни с кем не треплешься о своих подвигах. Я от тебя никогда ничего такого не слыхала. От девчат твоих про тебя – да, а от тебя – никогда. Ну, девки – трепло! А ты ведь всё забудешь, правда?

Котька улыбался, держа её за руки, потом поцеловал на прощанье и успокоил: – Не бойся, всё будет – тип-топ! Я никогда ничего не забываю, и этого не забуду. Мне было слишком хорошо с вами, чтобы забыть. Но всё будет тип-топ.

Уже возле своего дома, когда в подступившей темноте мало что было видно, Элька остановилась.

– Слушай, Костик! А если бы мы вдвоём поехали, это случилось бы? – спросила она.

Котька помолчал немного, потом откровенно сказал:

– Наверное, нет. Мне бы просто не пришло в голову, что такое может быть! Ты же никогда никаких поводов не давала.

Тогда она взяла Котьку за руки и как-то очень тоскливо, с внутренней горечью проговорила:

– У нас ведь больше никогда ничего такого не будет, Костя. Я знаю, ты очень любишь другую девушку, свою бывшую одноклассницу, Лору, кажется, правда? Я читала твой дневник. А мне ты – просто друг, да? И всегда будешь хорошим другом, правда? А всё, что случилось – пусть это будет наша маленькая тайна. Ладно?

Котька промолчал – в голове у него была такая страшная каша, что ничего толкового он не сказал бы. Она постояла немного, не отпуская его рук, потом поднялась на цыпочки и легко, даже не поцеловала, а просто коснулась его губ.